Через минуту вся четверка, не считая хонорика, как праздничная гирлянда на тонкой ниточке, возвышалась над водой. Макар стоял посередине, и ощущение полета не покидало его. Вода проплывала внизу, мостик покачивался, легкие перильца подрагивали в руках, ветер освежал лицо – чем не полет? К тому же и голова начинала кружиться.
– Ладошка! – скомандовал он. – Сходи на берег. И мы за тобой, по очереди.
Конечно, по очереди. По-другому и не получилось бы.
– А! Вот и ты, дорогой! – одновременно и радостно, и строго воскликнул Григорий Григорьевич.
Макар оглянулся. На противоположном берегу стоял Ромео.
– Мне пройти надо, – буркнул он. – Что вы, на экскурсии?
– Пройдешь, пройдешь, – успокоил его художник. – Через минуту и пройдешь. Ну, что решил? Подумал над моим предложением? Ведь пойми, дорогой мой Ромка, что признаться в содеянном хоть и трудно, но приятно. Хотя это слово не очень-то подходит… Кстати, ты помнишь, что я тебе обещал за признание?
Ромка молча хмыкнул.
– Я напишу твой портрет, – продолжал художник. – И у тебя будет память на всю жизнь о твоем благородном поступке. Тьфу ты, опять неточное слово! Разве признание – благородный поступок? Это просто… правильный поступок!
«Ничего себе! – подумал Макар. – Да он к тому же еще и воспитанием занимается. Воспитанием этого самого «воспитанного» Ромео! А я думал, он его за шкирку – и готово признание».
– Мне пройти надо, – повторил Ромка. – Ладно, разминемся как-нибудь!
И он ступил на мостик. Соня стояла к нему ближе всех.
– Ой! – Она вцепилась в перильца. – Здесь узко.
– Не ходи! – крикнул Макар. – Мы сейчас сойдем, и ты переправишься! Поворачивай назад!
Но Ромка его не слушал. Он шел прямо на Соню, приговаривая:
– Разминемся! Обязательно разминемся!
Он приблизился к Соне и что-то шепнул ей.
– Проходи, проходи, – смущаясь и краснея, сказала она.
Чтобы разминуться с Соней, Ромка перехватил перила мостика так, что получилось, будто он обнял ее: одна рука была по одну сторону, другая – по другую.
– А ну, двигай! – крикнул Макар. – Или я тебя сейчас в воду столкну!
– Ай-ай-ай, какие мы грозные! – покривлялся Ромео, но все же оторвал руки от перил. – Боюсь до смерти. Перейти-то мне надо?
И вдруг мостик почему-то качнулся, будто его кто-то резко толкнул. Ромео потерял равновесие, взмахнул несколько раз руками, машинально ухватился за Соню и… они оба полетели в воду!
Брызги долетели до Макара, и в голове его сверкнула только одна мысль: Соня не умеет плавать! Даже не успев ее додумать до конца – какие могут быть мысли в такие мгновения! – Макар уже летел по воздуху, собирая на лету брызги от Сониного падения.
Хорошо или плохо, что речка оказалась здесь глубокой? Хорошо – для того чтобы не удариться о дно или о какую-нибудь корягу, но плохо – потому что любая глубина была Соне опасна. А вдруг она сразу уйдет на дно? Макар вынырнул, чтобы осмотреться, и услышал, как совсем рядом с ним словно взорвалась в воде бомба – так ему показалось. Это упал в воду Григорий Григорьевич.
Соня барахталась, но, как ни странно, лицо ее было совершенно не испуганным, а сосредоточенным.
– Соня, ты за столбик хватайся! – завопил сверху Ладошка.
Макар рванулся к сестре, но его опередил художник. Сделав руками всего несколько широких взмахов, он доплыл до Сони и подтолкнул ее, по совету Ладошки, к столбику, чтобы она отдохнула и пришла в себя.
Макар уже тоже был рядом. А Ромео… «Воспитанный» Ромео на четвереньках выполз на берег и через секунду скрылся из виду!
– Вот вам и благородный поступок, – раздосадованно выдохнул художник. – Стащить за собой девушку в воду и улепетнуть, даже не поинтересовавшись, умеет ли она плавать!
Но Соня неожиданно засмеялась.
– А мне не страшно! – заявила она. – И я бы никогда сама так не прыгнула. Мне даже понравилось!
Сверху хохотал Ладошка. Он понял, что опасность Соне уже не грозит, и наслаждался зрелищем, которое и правда было смешным: Соня вцепилась в столбик, а художник с одной стороны и Макар с другой силой стараются отцепить от столбика ее руки.
– Сейчас, сейчас, – смеясь, приговаривала Соня. – Они не хотят отцепливаться! Наверное, испугались мои руки.
Поддерживая Соню с двух сторон, Григорий Григорьевич и Макар подтолкнули ее к берегу. И тут-то разразился общий смех. Смеялись все – за исключением, конечно, хонорика, который ничего не понимал и испуганно оглядывался, вжимая голову в плечи – если можно было так, по-человечески, назвать его движения.
– А чего это мы так развеселились? – вдруг удивленно повел головой художник. – Нас обижают, а мы хохочем.
– Да он, наверное, нечаянно, – сказала Соня, отжимая подол платья. – Зато мы искупались.
