– Да какое здесь движение? – возмущался тогда Филя. – Руки в стороны, ноги врозь, голова запрокинута. Как будто зарядку делает. Вот в Петербурге Медный всадник – это движение. Кажется, конь сейчас еще выше взлетит!
– Сравнил, – отмахивался Даня. – То Медный всадник.
– А что? – не успокаивался Филя. – Зачем же ставить плохие памятники? Надо или хорошие, или никаких не ставить.
Вспоминая этот разговор, Филя приостановился. Как быстро идет время! Казалось, только вчера он гулял здесь с Даней, но это «вчера» было осенью, и листья желтые падали. А сейчас уже хлопья снега опускаются на лицо, если запрокинуть его так же, как бронзовый Высоцкий.
Филя огляделся, размышляя, бежать или ждать троллейбуса. Если на бульваре пробки, до Трубной можно ехать целый час.
Сквозь бульварную решетку видна была остановка. Вот и троллейбус, еле ползет среди машин, чудом не задевая их.
«Пешком!» – решил Филя.
То есть бегом. По всему бульвару, с небольшими перерывами для разгона, была проскольжена ледовая дорожка. До самой Трубной можно было скользить, как на коньках.
Раз, два, три – проносился в Филиной голове отсчет ледовых дорожек. Они были такой длины, что силы разгона как раз хватало для скольжения до конца каждой из них.
«Вот бы Аську сюда!» – восхищенно подумал Филя, разгоняясь что было сил.
Аська любила скорость. В любых ее проявлениях.
И вдруг, неподалеку от памятника, Филя затормозил. Не так просто было это сделать на ледовой дорожке… Остановившись, Филя сам стал похож на памятник. Потому что тоже стоял, расставив руки. Разве только смотрел не вверх, а прямо перед собой. Точнее, на человека, сидящего на скамейке…
Филя застыл в такой позе от крайнего изумления.
Человек, сидящий на скамейке, плакал, вертя в руках маленькую тряпичную игрушку, какими обычно заполняют игральные автоматы. Бросаешь в такой автомат жетончик или обычную монетку – и специальная лапа-зацепка царапает по куче мягких игрушек. Если повезет, что случается довольно редко, то игрушка выпадет из автомата.
На скамейке сидел детсадовский сторож. И плакал он совсем по-детски, не замечая ничего вокруг. Плечи его вздрагивали, и он часто всхлипывал.
Филя остолбенел от неожиданности. Он никогда раньше не видел, как плачут взрослые, и этот одинокий плач посреди праздничного общего настроения, которое просто разлилось в воздухе, поразил Филю.
Через секунду, впрочем, он пришел в себя и понял, что неприлично стоять перед плачущим человеком. Филя отошел подальше, обогнул скамейку и остановился. Что делать? С одной стороны, он видел перед собой человека, который являлся сообщником вора. С другой – несчастного старика, которому, несомненно, требовалась помощь.
Филя мучился нерешительностью. Он хотел спросить сторожа, что случилось, и не мог. Не мог он просто так, запросто обратиться к вору! Который совсем недавно за свое воровство получил еще и деньги.
А может, подумалось Филе, он поэтому и плачет? Совершенно случайно сделал это преступление, совершенно неожиданно для себя и сейчас, когда до него дошел смысл содеянного, заплакал?
Осторожными шагами Филя стал приближаться к старику. Он даже не замечал этого – казалось, ноги сами двигались в ту сторону. Филя подошел совсем близко и, предупредительно откашлявшись, спросил:
– Послушайте… Может быть, вам нужна помощь? Вам плохо?
Старик встрепенулся и быстро огляделся вокруг. Лицо его стало напряженным и даже злым. Он мгновенно сунул игрушку под лежащую у него на коленях шапку, да еще и прикрыл шапку ладонями.
– Чего тебе? – покосился он на Филю.
– Я спрашиваю, может, вам плохо? – удивившись такой быстрой перемене в облике старика, спросил Филя.
– Плохо, плохо, – буркнул старик. – А тебе что? Иди своей дорогой.
Филя пожал плечами и отошел. Не стоять же рядом с человеком, который ведет себя так грубо? Тем более отвергает предложение о помощи. А еще тем более… Филя ведь заметил под ладонями старика и под игрушкой мелькнувшие денежные купюры…
Делая вид, что он вовсю увлечен катанием туда-обратно по ледяной дорожке, Филя старался ни на секунду не упускать старика из поля зрения. Вот сторож опасливо оглянулся один раз, другой… Спрятал деньги в карман, засунул за пазуху игрушку и поднялся со скамейки.
На этот раз упустить его было нельзя. Филе почему-то казалось, что совсем близка разгадка похищения этажерки… Может быть, это казалось из-за этого плача, свидетелем которого он невольно стал.
Если человек помогает в краже, получает за это деньги, а потом сидит где-то в одиночестве и горько плачет – есть же между этими событиями какая-то связь? Должна быть, во всяком случае.
Следить за стариком оказалось легко. Прохожих было так много, что даже не приходилось прятаться. Филя только старался не отстать от сторожа, который шел на удивление быстро. Старик не оглядывался – значит, не подозревал ни о какой слежке.
«Не боится ничего! – подумал Филя. – Уверен, что никто ничего не знает о его делишках!»
И вдруг он засомневался. А если старик так себя ведет из-за того, что сильно расстроен чем-то совсем другим, не имеющим отношения к краже? В тяжелые минуты люди ведь вообще могут не обращать ни на что внимания. Все равно им, как идет окружающая жизнь…
