осуждением.
— Не двигайтесь, — говорит служанка удивительно спокойно, без обычного резкого тона. — У Вас бандаж вокруг груди.
Да, что-то сдавливает грудную клетку, и временами сильно колет. Кэтрин вспоминает, что Оливия сказала ей, что у неё сломаны рёбра. Интересно, сколько? Глупый вопрос! Разве ей станет легче, если она будет знать их количество?
— Франсина, позови Роберта.
Служанка бросает недовольный взгляд и бурчит:
— Сейчас позову госпожу Оливию.
Кэтрин глубоко вдыхает, стараясь держать себя в руках. Кошмар… Ей приснился кошмар, но правда ещё ужаснее. Она убила его сына. Он не придёт к ней больше никогда. Иначе он был бы уже рядом. Нет, пока ей никто не сказал этого, она не будет в это верить.
— Кэтрин, ну как ты, милая? — Оливия говорит с ней так тепло. Кэтрин не понимает и в ступоре. Как Оливия, пусть ей хоть тысяча лет, может так тепло разговаривать с убийцей её племянника?
— Я хочу увидеть Роберта, — она умоляет, почти плачет. — Позови его, пожалуйста.
— Кэтрин…
— Оливия! — Кэтрин слышит истерические нотки в своём голосе. — Я хочу его видеть!
Слёзы, наконец, побеждают, и она громко рыдает, вздрагивая от боли в груди. Пелена застилает взор, она ничего не видит и не слышит.
— Кэтти! Кэтти! Я здесь, — доходит до неё сквозь шум в ушах.
Она мгновенно открывает глаза. Из-за слёз в них всё двоится, но она узнает его лицо. И успокаивается. Так, надо придти в себя, ей нужно всё сказать ему, он же ничего не знает.
— Роберт… Я…
— Успокойся, — он наклоняется к ней, но не так близко, чтобы его дыхание могло коснуться её. Кэтрин замечает это краем сознания, и страх сжимает ей сердце. — Ты скоро поправишься. Всё будет хорошо. Молодец, — говорит он, видя её героические попытки справиться с собой.
— Роберт… Прости меня! Я… Эдриэн… Он… Он жив?
Его глаза смотрят на неё сначала с непониманием, но потом вдруг светлеют, словно он понял, что её волнует.
— Да, Кэтти. Эдриэн жив и почти здоров. И ему сейчас гораздо лучше, чем тебе. Не думай о нём.
Словно гора упала с плеч. Нет, не гора с плеч, а камень с сердца. Она глубоко вздыхает и морщится от резкой боли.
— Либби, — голос Роберта глухой и напряжённый, — ей больно.
— Конечно, ей больно, — говорит Оливия с неодобрением. — У неё три ребра сломано, Роберт. Это болезненно.
Кэтрин ловит себя на мысли, что хочет задушить Оливию. Как она смеет так разговаривать с братом? Она, что, не видит, что её слова заставляют его страдать?
— Дай ей обезболивающего, — просит Роберт сестру, не отводя глаз с Кэтрин.
— Она не может всё время быть в отключке. И я не хочу, чтобы она подсела на опиум.
Кэтрин тихо говорит, так, чтобы только он её слышал:
— Я знаю средство получше. Твой яд, Роберт. Он снимает любую боль.
Он смотрит ей прямо в душу, и Кэтрин чувствует приступ паники.
— Лучше обезболивающее, — ровно говорит он.
— Я не хочу быть наркоманкой, — Кэтрин пытается шутить, хотя к глазам снова подкатили слёзы, а в горле — комок.
— Оливия шутит, у неё глупое чувство юмора.
Кэтрин пытается смеяться, но получается скорее всхлип.
— Очень больно? — Роберту нелегко даются эти слова, и Кэтрин качает головой, чтобы заверить его, что всё в порядке.
— Ей надо поесть, — снова Оливия.
Роберт застывает на миг, а потом поднимется, собираясь уходить.
— Нет! — это даже не крик, а вопль. Кэтрин удивляется сама себе.
— Кэтти, что с тобой? — он мгновенно садится на кровать рядом с ней и наклоняется практически к самому её лицу.
— Кэтрин, ты в порядке? — Оливия тоже возникает в поле зрения, обеспокоено смотря на неё.
— Не уходи, — она плачет, упрекая себя за несдержанность, но ничего не может поделать с собой.
Он понимает, она видит это. Лицо застывает, словно маска, скорее, слепок со скульптуры вдохновенного мастера. Кэтрин всё понимает в один миг, и, с трудом высвобождая руку из одеяла, тянется к нему.
— Не уходи, — она шепчет.
— Роберт! — голос Оливии полон предостережения.
— Я посижу с тобой, — говорит Роберт. Он протягивает руку и легко гладит её волосы, разметавшиеся по подушке.
— Вот, бульон.
Франсина протягивает Оливии тарелку, от которой пахнет куриным супом.
— Спасибо, Франси, — Оливия берёт тарелку и садится рядом. — Кэтрин, тебе обязательно нужно поесть. Давай, будь хорошей девочкой.
— Ты не уйдёшь? — голос Кэтрин дрожит, когда она спрашивает Роберта.
Он качает головой, успокаивает её.
— Давай я покормлю её, — говорит он Оливии.
Та безмолвно отдаёт ему тарелку, снова посылает предостерегающий взгляд и исчезает из вида.
Роберт неловко держит в руках тарелку и ложку, хмурясь. Кэтрин вдруг чувствует приступ смеха.
— Это не так уж сложно, — говорит она, передразнивая его собственные слова.
Она покорно открывает рот и ест бульон. Всё, что угодно, лишь бы он был рядом и не дёргался, пытаясь уйти.
— Франси, — зовёт он служанку и отдаёт ей почти пустую тарелку и ложку.
Служанка, с поджатыми губами, окидывает их осуждающим взглядом и уходит.
— Роберт, обещай мне, что останешься.
— Я посижу с тобой, Кэтти. Не волнуйся. Поспи.
Тогда почему у него такие печальные глаза?
— Ты ведь будешь здесь, когда я проснусь?
Он молчит, и Кэтрин становится очень плохо, и рёбра тут не при чём.
— Ты не можешь, — шепчет она, преодолевая боль и дотягиваясь до его руки. Он молча смотрит, как её ладонь ложится на его пальцы. Боль уходит почти мгновенно, ей становится легче, и на душе теплеет. Нет, он не оставит её одну. Она знает его, она верит ему.
— Кэтти, прости. Я ошибался. Прости. Ты не должна быть здесь.
Кэтрин, закрыв глаза, глубоко дышит. Яд разливается по ней, она чувствует его. Он туманит мысли, он дарит ей надежду и счастье. А слова, которые с трудом воспринимает её слух, это лишь плод воображения, не более.
— Ты не уйдёшь, — шепчет она, улыбаясь.
— Я должен, и я уйду. Кэтти, прости, я почти убил тебя. Если бы не Оливия, тебя бы сейчас уже не было в живых. Это была абсурдная затея, с самого начала. Такие, как я, не могут быть с такими, как ты. Для меня это забава, а для тебя — смерть.
— Глупости, — Кэтрин удивляется сама себе. Зачем она отвечает своему воображению? Это же сон, а не реальность.
— Прости.
Кэтрин соскальзывает в забытье.
