— Можешь спросить, — сказал я. — И я тебе отвечу. По-моему, ты не знаешь меня так хорошо, Джонни, как тебе казалось. Разве я с тобой не по-честному поступал?
— Ай черт, Лу, — ответил он пристыженно. — Ты же знаешь, как я к тебе отношусь, но… Ладно, я б тебе, наверно, и так рано или поздно сказал. Было… — (пых), — …вот как оно было все, Лу. Я старику сказал, что у меня свиданка в среду, понимаешь, только я насчет колес не уверен, поэтому взял бы парочку получше и недорого, а ему б каждую неделю возвращал, пока все не отдам. А…
— Дай-ка разберусь, — сказал я. — Тебе нужны были покрышки для тачки и ты хотел занять на них денег у отца?
— Ну да! Я ж говорю. А он знаешь что отвечает, Лу? Говорит, никакие покрышки не нужны мне, я и так слишком много шляюсь. Говорит, ты эту цыпу свою лучше домой приводи, мама мороженого наделает, в карты посидим поиграем или еще чего! Елки-палки! — Джонни изумленно потряс головой. — Это ж каким дурнем надо быть?
Я мягко рассмеялся.
— Но две покрышки ты себе все равно раздобыл, так? — спросил я. — Машину разул?
— Ну… э-э… сказать тебе правду, Лу, я снял четыре. Я не хотел, только я одно место знаю, куда парочку можно загнать по-быстрому, и… в общем…
— Еще бы! — сказал я. — А девчонка вроде как с запросами, и ты хотел уж наверняка. Зажигательная девчонка, а?
— Уууу-гу! Вообще! Ты меня понимаешь, Лу. Перед такими девчонками разуться хочется и бродить по ним босиком.
Я опять засмеялся — и он засмеялся. А потом все как-то ужасно затихло, и он неловко поерзал:
— Я знаю, чья это машина, Лу. Я как только подымусь немного по деньжатам, сразу ему отправлю за эти покрышки.
— Это ничего, — сказал я. — Насчет этого ты не переживай.
— А мы… э-э… можно мне?..
— Чуть погодя, — ответил я. — Ты уйдешь всего через несколько минут, Джонни. Только сначала пара формальностей.
— Господи, как хорошо будет выйти! Елки, Лу, я вообще не понимаю, как люди это терпят! Я бы с ума сошел.
— Тут любой с ума бы сошел, — сказал я. — И сходят… Может, тебе лучше прилечь ненадолго, Джонни? Ты вытянись на шконке, мне с тобой еще надо поговорить.
— Но… — Он медленно повернулся и попробовал разглядеть меня — мое лицо.
— Лучше ложись, — сказал я. — А то когда мы оба сидим, воздух какой-то спертый.
— А, — сказал он. — Ну да. — И лег. Глубоко вздохнул. — Слушай, а неплохо. Забавно, правда же, Лу, какая выходит разница? Когда есть с кем поговорить, я в этом смысле. С тем, кто тебя понимает, кому ты нравишься. Если так получается, можно все что угодно стерпеть.
— Да, — сказал я. — Выходит очень большая разница и… Вот и все. Ты им не сказал, Джонни, что эту двадцатку тебе дал я?
— Ну вот еще! Ты меня за кого держишь вообще? Да нассать мне на них.
— А почему? — спросил я. — Почему не сказал?
— Ну… э-э… — Скрипнули жесткие доски. — В общем, я прикинул… ох, ну ты ж сам понимаешь, Лу. Элмер по всяким стремным местам шлялся, вот я и подумал, может… В общем, я же знаю, что ты не сильно много зашибаешь и всегда на кого-нибудь тратишь… и если кто тебе на чай подсунет…
— Понятно, — сказал я. — Я не беру взяток, Джонни.
— А кто про взятки-то говорит? — (Я почувствовал, как он пожал плечами.) — Кто чего говорит? Я просто не хотел, чтоб они тебя ни на чем подловили, пока ты сам не разберешься… пока не вспомнишь, где ты эти деньги нашел.
Целую минуту я ничего не говорил. Просто сидел и думал о нем — об этом парнишке, которого все считали никудышным, — и о других своих знакомых. В конце концов сказал:
— Лучше б ты этого не делал, Джонни. Это было неправильно.
— В смысле, они разозлятся? — Он хмыкнул. — Да ну их к черту! Они мне никто, а ты свой парень.
— Вот как? — переспросил я. — Откуда ты знаешь, Джонни? Как вообще можно что-то знать? Мы же в странном мире живем, детка, в чудно?й цивилизации. Тут полиция жульничает, а жулики работают за полицию. Политики проповедуют, а политиканствуют попы?. Сборщики налогов собирают для себя. Дурные Люди хотят, чтоб у нас башлей было побольше, а Добрые нам глотки за эти башли рвут. Это для нас неполезно, понимаешь меня? Если нам дать все, что захотим съесть, мы слишком нагадим. У нас начнется инфляция в производстве туалетной бумаги. Вот как я это понимаю. Такие вот примерно доводы я слыхал.
Джонни хмыкнул и кинул окурок сигары на пол.
— Елки, Лу. Мне очень нравится с тобой разговаривать — я никогда раньше не слышал, чтобы ты так говорил, — но час уже поздний и…
— Ну да, Джонни, — сказал я. — Это перекошенный, изгаженный мир — и, я боюсь, таким он и останется. И я скажу тебе почему. Потому что никто — почти никто — не видит, что? с ним не так. Не понимают, что все перекошено, вот и не переживают. А переживают они из-за таких, как ты… Из-за тех, кто выпить не дурак и кому это нравится. Из-за тех, кому удается перепихнуться и не платить за это попу?. Из-за тех, кто знает, от чего им хорошо, и ничем их с этой мысли не собьешь… Вы, ребята, не нравитесь, вот на вас и отрываются. А мне сейчас так и вообще кажется, что со временем отрываться на вас будут все жестче. Ты меня спросишь, почему я еще тут, раз я счет уже знаю, и объяснить это будет трудно. Я, Джонни, наверно, и нашим и вашим. Давно уселся на забор верхом, ноги по обе стороны уже корни пустили — ни туда ни сюда, и спрыгнуть не получается. Только и остается, что ждать, когда пополам тресну. По самой середке. И больше ничего не могу и… А вот ты, Джонни, — ну, может, ты и правильно поступил. Может, оно и к лучшему. Потому что чем дальше, тем труднее будет, детка, а я знаю, как трудно было раньше.
— Я… я не…
— Я ее убил, Джонни. Я их обоих убил. И не говори мне, что не может этого быть, что я не такой, потому что ты ничего не знаешь.
— Я… — Он начал было приподниматься на локте, потом снова лег. — Но ты же это наверняка неспроста, Лу. Наверняка они заслужили.
— Никто ничего не заслуживал, — ответил я. — Но я это очень неспроста.
Вдалеке глухо, словно привидение, заревели гудки нефтеперегонного завода на вечернюю смену. И я мысленно увидел, как на завод плетутся одни рабочие, а другие плетутся с завода. Бросают в машины свои коробки с обедом. Едут домой, играют с детишками, пьют пиво и смотрят телевизор, барахтаются с женами и… Как будто ничего не происходит. Как будто теленок тут не умирает, а вместе с ним не умирает бык — будущий мужчина.
— Лу…
— Да, Джонни. — То было утверждение, не вопрос.
— Т-то есть т-ты в смысле, что я… Я должен взять на себя? Я…
— Нет, — ответил я. — Да.
— П-по-м-моему, я не… я не могу, Лу! Ох, господи, не могу! Я н-не смогу через это…
Я уложил его обратно. Взъерошил ему волосы, мягко пощекотал шею, закидывая ему голову немного назад.
— Время миру, — сказал я, — и время войне. Время насаждать и время вырывать посаженное. Время жить и время умирать…[10]
— Л-лу…
— Я мучусь, — сказал я, — больше тебя.
И резанул ему по трахее ребром ладони. А потом потянул на себя его ремень.
…Я заколотил в дверь, и через минуту пришел вертухай. Приоткрыл, я выскользнул наружу, а он снова захлопнул дверь.
