— Ну хорошо.
Он встал и сунул пинту в задний карман штанов.
— Ладно, кореш. Я сегодня же обратно на трубопровод. Тут не очень привечают шалопаев вроде меня, поэтому в следующую получку не приеду. А ты не вздумай от меня сбежать.
— Да как я сбегу? — ответил я. — Думаешь, я с ума сошел?
— Задаешь неприятные вопросы, кореш, — можешь получить неприятный ответ. Сиди тут с пятью косыми для меня ровно через две недели, и неприятностей у тебя не будет.
Я выложил ему последний довод; мне по-прежнему казалось, что я слишком легко поддался.
— Может, тебе лучше не приходить сюда? — сказал я. — Тебя могут увидеть…
— Никто не увидит. Я же осторожный — вот как сегодня. Лишние хлопоты мне нужны не больше твоего.
— Ну что ж, — сказал я, — мне просто показалось, что лучше будет, если мы…
— Ладно, кореш, — покачал он головой, — а что было в последний раз, когда ты бродил вокруг брошенных домов? Тогда же все не очень хорошо вышло?
— Ладно, — сказал я. — Как тебе угодно.
— Так я и намерен поступить. — Он глянул на большие часы. — Стало быть, все уладили. Пять тысяч, две недели с сегодняшнего вечера, девять часов. Всё, и смотри не подведи меня.
— Не беспокойся. Свое получишь, — сказал я.
Он чуть задержался в дверях, приглядываясь. Затем выскользнул из дому, прошел по крыльцу и пропал в деревьях за лужайкой.
Я ухмыльнулся: мне было его как-то жалко. Забавно, что люди сами напрашиваются. Присасываются к тебе, как ни пытайся от них отмахнуться, чуть ли не прямо тебе говорят, как им невтерпеж. Ну почему все они приходят ко мне, чтоб их убили? Почему сами не могут?
В кабинете я смел осколки. Ушел наверх, лег и стал ждать Эми. Ждать оставалось недолго.
Недолго мне ждать; а Эми держалась, считайте, как обычно — старалась не рявкать. Но что-то изменилось — натянулось, будто хочешь что-то сказать или сделать, но не знаешь, как подступиться. А может, она чувствовала то же во мне; может, мы оба это чувствовали.
Наверно, так оно и было, потому что выпалили мы оба. Одновременно:
— Лу, а давай…
— Эми, а давай… — сказали мы.
И оба рассмеялись и сказали: «У дураков мысли сходятся», а потом она заговорила опять:
— Ты же хочешь, миленький, правда? Честно-пречестно?
— Я ведь начал тебя о том же спрашивать? — ответил я.
— Как… когда ты…
— Ну, я думал, через пару недель — в самый…
— Миленький! — И она меня поцеловала. — Так и я то же самое хотела сказать!
Остается еще чуть-чуть. Последнюю детальку всей картины надо лишь немного подтолкнуть.
— О чем ты думаешь, миленький?
— Ну, я думал, что нам всегда приходится поступать как люди ожидают. То есть… А ты о чем думала?
— Ты первый скажи, Лу.
— Нет, Эми, ты.
— Ну…
— Ну…
— А не сбежать ли нам? — сказали мы в один голос.
Засмеялись, и она обхватила меня руками, прижалась ко мне — дрожа, но как-то тепло. Так крепко и так мягко. И прошептала мне на ухо, когда я прошептал ей:
17
Он появился, кажется, в следующий вторник. Через два дня, то есть после той субботы, когда приходил бродяга, а мы с Эми решили сбежать. Какой-то отощалый и сутулый мужик, не лицо, а сплошь кости, туго обтянутые землистой кожей. Сказал, что его зовут доктор Джон Смит и он тут проездом; пока озирается и слыхал — ну или ему показалось, — что у меня дом и практика выставлены на продажу.
Времени было часов девять утра. По совести, я уже должен был ехать к суду. Но в те дни я особо не перетруждался с поездками в центр; к тому же папа всегда открывал дверь заезжим врачам.
— Время от времени подумывал продать, — сказал я, — не более того. Ничего для этого не делал. Но все равно заходите. Врачам в этом доме всегда рады.
Я усадил его в кабинете, вытащил коробку сигар и сварил ему кофе. Затем сел с ним светски поболтать. Не могу сказать, что он мне сильно понравился. Пялился на меня своими желтыми глазищами, словно я какая-то диковина и на меня можно только смотреть, но никак со мной не разговаривать. Однако… в общем, у врачей бывают странные манеры. Они живут в том мире, где они цари, а все кругом не правы.
— Вы терапевт, доктор Смит? — спросил я. — Не хотелось бы вас обескураживать, но, боюсь, общая практика здесь — целиком в руках долгожителей. А я — я, в общем, не горел желанием избавиться от дома и практики, но могу опять об этом подумать. Мне кажется, тут найдется место хорошему педиатру или акушеру…
Я не договорил, а он поморгал и вышел из транса.
— Вообще-то этими областями я интересуюсь, мистер Форд. Я бы… э-э… дважды подумал, прежде чем называть себя специалистом, но… э-э…
— Мне сдается, здесь вы найдете тучную ниву, — сказал я. — Какой у вас опыт в лечении нефрита, доктор? Что скажете — достаточно ли оправдала себя прививка кори как целительное средство, способное отвратить грядущую опасность?
— Ну, э-э… э… — Он закинул ногу на ногу. — И да и нет.
Я серьезно кивнул:
— Вам кажется, что вопрос обоюдоострый?
— Ну… э-э… да.
— Понимаю, — сказал я. — Я об этом в таком разрезе никогда не думал, но могу признать, что вы правы.
— А какова у вас… э-э… врачебная специальность, мистер Форд? Детские болезни?
— У меня нет специальности, доктор, — рассмеялся я. — Я — живое доказательство поговорки про сына сапожника без сапог. Но дети меня всегда интересовали, и, пожалуй, то немногое, что я знаю о медицине, сводится к педиатрии.
— Ясно. Ну… э-э… а я по большей части работаю в… э-э… гериатрии.
— Тогда у вас здесь все получится, — сказал я. — У нас высок процент пожилого населения. Гериатрия, значит?
— Ну… э-э… вообще-то…
— Знаете книгу «Макс Якобсон[12] о дегенеративных заболеваниях»? Что скажете о его теореме касательно соотношения между снижением активности и прогрессирующим одряхлением? Я понимаю, разумеется, суть, но математических знаний не хватает, чтобы в полной мере оценить его формулы. Вы не могли бы объяснить?
— Ну, я… э-э… это довольно сложно…
— Понимаю. Вам, должно быть, кажется, что подход Якобсона слегка эмпиричен? Что ж, некоторое время и я был склонен так думать, однако, боюсь, у меня самого подход несколько субъективен. Например. Патологично ли состояние? Или психопатологично? Или психопатологично-психосоматично? Да, да и да.
