вспоминал, что, может, и посовеститься бы неплохо, и я понимал, что он хочет попросить прощения, но боится меня обидеть.
Честер Конуэй сидел в Форт-Уорте, но однажды вернулся в город на несколько часов, и я постарался об этом узнать. Очень медленно я проезжал мимо его конторы часа в два, и тут он выскочил, стал такси ловить. И не успел сообразить, что происходит, как я взял его в оборот. Выпрыгнул, отнял у него портфель и усадил к себе в машину.
Чего угодно он от меня ожидал, только не этого. Опешил так, что даже не поздоровался, да и не успел сказать ничего. А как только мы направились к аэропорту, он бы и слова вставить не сумел. Потому что разговаривал с ним я.
Я говорил:
— Надеялся с вами столкнуться, мистер Конуэй. Хотел спасибо сказать за гостеприимство в Форт- Уорте. Очень заботливо, конечно, было с вашей стороны в такое время подумать об удобствах для нас с Бобом, а вот я, наверно, не оценил. Как-то устал, думал о своих проблемах, а не о ваших, не о том, каково должно быть вам, и в аэропорту вам нагрубил, видимо. Но я не желал ничего дурного, мистер Конуэй, и мне хочется извиниться. Я на вас нисколько не обижусь, если вы на меня разозлились, потому что я пень пнем и все, наверно, испортил… Так вот, я же знал, что Элмер как бы ни при чем, он же доверчивый, и знал, что такая женщина ну никак не может довести до добра. Мне надо было поступить, как вы и советовали, и поехать туда с ним — я, правда, не знаю, как бы мне это удалось с таким ее поведением, но все равно надо было. И не думайте, что я теперь этого не понимаю, а если считаете, будто меня материть — это как-то делу поможет, я не стану обижаться, или если вам моя работа покоя не дает, так забирайте ее себе. Что бы вы ни сделали, этого не хватит, Элмера не вернет. И… я его так и не узнал хорошенько, только у меня все равно такое чувство, что мы с ним близкие друзья. Я смекаю, это потому, что он был так на вас похож. Иногда увижу его издали — ну чисто вы идете. Вот поэтому, наверно, мне сегодня и захотелось встретиться с вами. Как с Элмером снова повидаться. Меня как бы такое чувство на минуту охватило, что он по- прежнему тут и ничего не случилось. И…
Мы доехали до аэропорта.
Он вышел, ничего не сказав, даже не глядя на меня, и зашагал к самолету. Быстро, ни разу не обернулся, по сторонам не пялился; как будто убегал от чего-то.
Стал подниматься по трапу, но уже не так быстро. Шел все медленней и медленней, а на середине трапа вообще чуть не остановился. Потом снова зашагал вверх — с трудом, волоча ноги; вот дошел до самого верха. И на секунду там остановился, загораживая проход.
Повернулся и слегка дернул портфелем, после чего нырнул в салон.
Это он мне помахал.
Я поехал обратно в город — и, наверно, примерно тогда же решил плюнуть. Без толку. Я сделал все, что мог. Выложил им на блюдечки, повозил их носами. И бесполезно. Ничего не хотят видеть.
Никто не остановит меня.
И вот в субботу вечером, 5 апреля 1952 года, без чего-то девять, я…
Только, наверно, сперва кое-что еще рассказать надо, и… но я же вам расскажу. Я вам хочу про это рассказать и расскажу — в точности как все оно было. Чего вам самим додумывать?
Я во многих книжках видал, что автор как-то идет вразнос, когда дело доходит до какой-нибудь кульминации. Перестает знаки препинания ставить, слова друг к дружке лепит и болбочет о мигающих звездах, которые тонут в море без снов. И ты читаешь и не можешь сообразить, девчонку герой в постель укладывает или кирпич в стену. Это, наверно, сходит за глубину мысли, — я заметил, книжные рецензенты такую наживку заглатывают. А я это вижу так: писатель просто ленится в работе. Я же кто угодно, но не лодырь. Я вам все расскажу.
Но мне хочется по порядку.
Я хочу, чтоб вы поняли, как все было.
Под конец дня в субботу я застал Боба Мейплза одного и сказал, что работать вечером не смогу. Дескать, у нас с Эми кое-что важное наклевывается, поэтому в понедельник и вторник я, наверно, тоже не приду. И подмигнул ему.
— Ну, это… — Он нахмурился. — Тебе разве не кажется, что можно… — Затем схватил меня за руку и ее стиснул. — Это очень хорошая новость, Лу. Очень и очень хорошая. Я знаю, вы вместе будете счастливы.
— Постараюсь слишком долго не волынить, — сказал я. — Мне сдается, все как-то… ну, вилами по воде пока писано и…
— Нет, не писано, — ответил он, выставив подбородок. — Все в порядке, и в порядке все и останется. А теперь иди и чмокни Эми за меня. И ни о чем не беспокойся.
До вечера еще было далеко, и я поехал на Деррик-роуд, постоял там немного.
Потом вернулся к себе, машину оставил перед домом, приготовил ужин.
С часок повалялся на кровати — переваривал. Налил воды в ванну, залез.
Почти час я пролежал в ванне — отмокал, курил и думал. В конце концов вылез, посмотрел на часы, принялся выкладывать одежду из шкафов.
Уложил «гладстон», затянул ремни. Переоделся в чистое белье, носки, надел отглаженные брюки и выходные сапоги. Рубашку и галстук пока оставил.
Посидел на краю постели, покурил до восьми. Потом спустился в кухню.
Зажег в кладовке свет, подергал дверью туда-сюда, пока не убедился, что открыта как надо. В кухне света в аккурат едва-едва. Огляделся, проверил, закрыты ли все шторы, и ушел в папин кабинет.
Снял с полки конкордацию к Библии, вытащил оттуда четыреста долларов мечеными купюрами — деньги Элмера. Вывалил ящики из папиного стола на пол. Выключил свет, дверь затворил почти до упора и вернулся на кухню.
На столе была разложена вечерняя газета. Под нее я подсунул кухонный нож и… И время приспело. Я услышал ее шаги.
Она зашла с черного хода, по задней веранде, чуть погремела и повозилась с дверью, пока не открыла. Вошла — вся запыхалась, раздраженная какая-то, захлопнула за собой дверь. И увидела, как я там стою — и ничего не говорю, потому что я забыл
И вот — или я про это уже говорил? — в субботу вечером, 5 апреля 1952 года, без чего-то девять, я убил Эми Стэнтон.
Или она покончила с собой — как угодно.
19
Она меня увидела и вздрогнула. Выронила два дорожных чемоданчика, пнула один и смахнула с глаз локон.
— Ну что? — рявкнула она. — Тебе, наверное, не пришло в голову мне помочь? И почему ты машину в гараже не оставил?
Я покачал головой. Ничего ей не ответил.
— Вот ей-богу, Лу Форд! Мне иногда кажется… А ты еще и не готов! Всегда ругаешь меня, что я копаюсь, а сам стоишь в свою брачную ночь и даже не… — Она вдруг умолкла и стиснула губы, а грудь ее вздымалась и опадала. Кухонные часы протикали десять раз, и только потом она заговорила снова: — Прости, миленький, — тихо сказала она. — Я не хотела…
— Больше ничего не говори, Эми, — сказал я. — Ни слова.
Она улыбнулась и шагнула ко мне, разведя руки.
— Не буду, миленький. Больше ничего такого никогда не скажу. Скажу только, как сильно…
— Еще бы! — ответил я. — Ты хочешь излить мне душу.
И ударил ее в живот изо всех сил.
Мой кулак достал ей до позвоночника, а плоть сомкнулась на нем аж до запястья. Кулак я быстро
