Один доллар… второй… третий…
Положив перед кассой три доллара, Николай остальные три спрятал в кошелек.
— Five! — Хозяин ресторана показал на тарелку с жареной говядиной, что стояла на подносе Николая. — It cost five dollars! [Пять! Это стоит пять долларов.]
Николая упрямо подвинул вперед три доллара.
— Три.
— No! — Хозяин показал пять пальцев. Five!
— Три.
Хозяин схватил его тарелку, отошел от кассы к противням с едой, ссыпал говядину в противень, а на тарелку Николая положил два половника риса. И поставил на поднос Николая.
— That is for your three dollars! Okay? [Это на три доллара.]
Посмотрев на него долгим взглядом в упор, Николай все же
сдержал себя:
— О'кей… — Взял тарелку и, отходя от раздачи, выругался по-русски: — Гребаный китаец!
И тут хозяин радостно завопил:
— Эй! Are you Russian? Ти русски?
Николай удивленно повернулся.
— I'm not Chineese! I'm Korean! — улыбался хозяин. — Не понимаешь? — И с гордостью ткнул себя в грудь. — Lumumba University! Moscow! Lumumba University graduate! Понимаешь? Миру мир! Здластвуй, товарищ комрад!
— Блин, наплодили мы вас! — проворчал Николай.
Через час он уже мыл на кухне посуду…
А под утро Ким, хозяин ресторана, отвез его и пять своих остальных рабочих в какую-то конуру в корейском квартале Толедо…
Здесь, в полуподвале обшарпанного кирпичного дома, старая кореянка держала ночлежку нелегальных китайских, корейских и вьетнамских эмигрантов: в трех крохотных комнатках стояли двухэтажные нары, и на них посменно спали восемнадцать человек. Стоил этот ночлег пять долларов за сутки, а на полу, на циновках, можно было спать и за три доллара. И когда Николай засыпал, ему снился Марбэлхэд и соседние Салем, Свампскотт и Глостер, где он, Лэсли и Джонни строили песочные замки на берегу — замки, которые смывало волной, — запускали на пляжах разноцветных змеев, катались на яхте под парусом, договаривались с хозяином яхт-клуба о работе для Николая и ели в прибрежном ресторанчике лобстеров-раков, кроша их особыми щипцами. При этом Николай с непривычки брызгался лобстерным соком так, что Джонни от хохота падал со стула…
А теперь он мыл посуду в китайском ресторане…
На кухне была жуткая духота, запах корейских приправ спирал дыхание, и руки разъедало какой-то едкой мыльной дрянью.
Четыре плотных молодых корейца и вьетнамца и маленький старик кореец в грязных халатах колдовали у плиты над чанами с едой, а Ким, хозяин, вкалывал больше всех и весело кричал Николаю:
— Эй, комрад! Ёпаный по голова! Бистро работай, бистро!.. Эй, твой жопа с ручкой! Неси чистый посуда, кушать будем!
И переводил эти русские ругательства поварам и рабочим, а те охотно и громко смеялись.
Впрочем, смеялись не все. Старик Сон Ян — маленький и усохший, с лицом, словно вырезанным из вишневого дерева, — никогда не улыбался грязным шуткам хозяина и не потешался над Николаем. Он вообще держался обособленно, мало или, точнее, почти ничего не ел, кроме пресного отварного риса, мало или, точнее, почти ни с кем не разговаривал. А вернувшись с работы в ночлежку, тут же аккуратно кнопочкой прикреплял над своей лежанкой белый лист бумаги с черным кругом в центре. Затем, поджав под себя ноги, усаживался на пол перед этим листом и, выпрямив спину, сидел таким истуканом часами.
Остальные обитатели ночлежки могли в это время скандалить, играть в карты, пить пиво или петь свои корейские песни — старик их не слышал. Пристально глядя в центр черного круга, он выключался из всего окружающего и превращался в маленького морщинистого божка…
При этом корейцы, азартные игроки в карты — даже шумно, до драки ссорясь, — каким-то образом умудрялись обходить его, не задевать, не выказывая ему, однако, никакого особого уважения. А просто игнорировали его, как некую деревянную статую или предмет из мебели.
А поскольку Николай не участвовал в их картежных играх и не пил с ними их кисло-сладкое сливовое пиво, то вскоре и он оказался в этой ночлежке таким же обособленным, как Сон Ян.
Но однажды старик, сидя в позе Будды перед своим черным кругом, вдруг медленно повернул голову к Николаю, открыл глаза, встретился взглядом с глазами Николая и сказал на плохом английском:
— Ты идешь к свету.
— Что? — удивился Николай.
— Ты слышал меня. Я был «дхьяна», на пятом уровне. Я видел тебя оттуда.
Николай ждал продолжения, но оно не последовало.
— Я не понимаю, о чем ты, — сказал он после паузы.
Сон Ян кивнул на корейцев и вьетнамцев, шумно игравших в карты:
— Они живут в темноте, как животные. И ты был такой. А теперь ты идешь к свету. Только на ощупь. Хочешь, я покажу тебе дорогу?
— Старик, — усмехнулся Николаи, — я не верю в Бога.
— Бог — это свет, а свет — это Бог. Только слепой не верит в свет. Ты слепой?
— А ты зрячий?
Старик каким-то емким, проникновенным взглядом вдруг заглянул Николаю в душу, а затем его открытые глаза словно ослепли или обратились взглядом внутрь его самого и сконцентрировались там. После чего на глазах у Николая маленькое тело Сон Яна, все еще Буддой сидевшего на полу, вдруг медленно, рапидно оторвалось от пола на миллиметр… на сантиметр… на три сантиметра…
Николай замер от изумления.
Старик левитировал — он поднялся над полом еще сантиметров на пять или шесть и завис так.
Николай скосил глаза на остальных обитателей ночлежки, но те продолжали играть в карты, нещадно куря и грязно ругаясь.
А старик, все: еще вися в воздухе в десяти сантиметрах от пола, вдруг вернул свой взгляд изнутри себя на Николая, сделал негромкий выдох И плавно опустился на пол. Посидев на полу несколько секунд с закрытыми глазами, он затем как-то совсем по-стариковски охнул, тяжело поднялся, забрался на свою лежанку, отвернулся лицом к стене и затих.
Николай осторожно подошел к нему, заглянул в лицо. Но старик уже спал.
Теперь они часто гуляли вдвоем. Вокруг них была стандартная провинциальная Америка со стандартной рекламой «Пепси-колы», «Макдоналдса» и отдыха на Багамах с девочками в бикини. Мимо них катили «бьюики» и pick-up-trucks, полицейские, страховые агенты, проститутки и еще бог весть кто.
А они шли сквозь этот поток ширпотреба и говорили о вечном.
— Сансара — это нижний уровень, — объяснял Сон Ян, — здесь разум подчинен желаниям нашей плоти. На этом уровне человек совершает зло и этим оскверняет себя. Второй уровень возникает в результате самоограничения своих желаний и перехода к размышлению о Боге. После чего начинается третий уровень — понимание того, о чем говорил Будда. И только потом, когда ты начинаешь понимать, как преодолеть желания своей плоти, ты подходишь к медитации и видению сути вещей и устройства мира…
Николай не мог объяснить, каким образом он понимал этот странный англо-корейский язык своего учителя, но он понимал его, и в корейской бане, глядя на голого и сухонького, как вишневая палка, Сон Яна, спросил:
— Старик, а зачем ты живешь?
Лежа на теплом мраморе, тот ответил после большой паузы:
— Ты прав, я должен жить на Тибете… Там далай-лама и вообще… Как ты думаешь, почему в горах люди дольше живут?
