прослушивается заговорщиками, майор Б. Гольдин был вынужден уступить настояниям П. Скворцовой, заявившей, что знает, куда ехать на поиски похищенной американки С. Грилл. В машине, находясь в состоянии транса и с закрытыми глазами, П. Скворцова приказала мне, куда ехать. Хотя совершенно исключено, что П. Скворцова когда-либо была в Москве, она уверенно диктовала мне все повороты. Но только когда, приближаясь к Барвихе, Скворцова сказала, что „видит, как эту Стефанию везли здесь в темном фургоне, а потом завели в большой дом над рекой. В этом доме на стенах много фотографий семьи Горячева…“ — только после этого мы поняли, что речь идет о даче тов. М.С. Горячева, и поверили в сверхъестественные способности П. Скворцовой.
На Рублевском шоссе майор Гольдин приказал мне ехать как можно медленней, а при въезде в правительственный дачный поселок Барвиха сказал Скворцовой, что в будущем порекомендует МУРу использовать ее способности «видеть на расстоянии». Это были его последние слова — выйдя из машины, он подошел к даче тов. Горячева и, стоя возле двери в ожидании П. Скворцовой и лейтенантов Косолапова и Трофимова, прикурил от зажигалки. В тот же миг дача взорвалась, меня и машину отшвырнуло метров на двадцать. Дальнейшее я не помню в связи с потерей сознания».
35
13.30
Небольшой ветер рябил воду и сдувал к берегу желтую пену осенних листьев. Мы плыли по Москве- реке на запад. Я не знала этих мест — это были явно недоступные простым смертным заповедные леса, тихие и пустые речные пляжи, грибные просторы с опадающей багряно-золотой листвой, красивые, как на фотографиях в календарях. Когда сквозь разрывы в облаках проглядывало осеннее солнце, на палубе становилось теплей. Но стоило яхте войти в тень очередного низкого облака, как мы сразу чувствовали, что уже середина сентября, осень. Радио в ходовой рубке яхты передавало отрывки из выступления Горячева в Красноярске, но это был не голос Горячева, а московский диктор, и, наверно, поэтому текст речи Горячева звучал казенно и занудно:
«— Касаясь советско-китайских отношений, товарищ Горячев сказал: „Мы за полную нормализацию отношений с КНР и готовы к тому, чтобы безотлагательно начать подготовку к советско-китайской встрече на высшем уровне…“
Я подумала, что Горячев пытается сгладить впечатление китайцев от визита к ним Чебрикова, но тут Зина сказала в сторону репродуктора:
— Ты уже начал подготовку? Уходишь из Афгана… — И показала рулевому матросу: — Правей! Вон за тот мысок. И выключи этого болтуна, наслушались!
Рулевой — крепкий мужчина лет тридцати пяти — переложил рогатый штурвал, яхта стала сворачивать за небольшой желто-зеленый мысок, там оказалась большая бухта с безлюдной деревянной пристанью. Сразу за пристанью начинался густой сосновый лес.
— Никого нет… — с некоторым недоумением сказал рулевой Зине. — Может, позвонить? — И он кивнул на трубку радиотелефона, торчавшую рядом в жестких клеммах-держателях.
— Ничего! Причаливай! — приказала Зина, открыла дверь на палубу и посмотрела на небо. Но небо было совершенно пустым, если не считать, конечно, низких серых облаков, обещающих холодный осенний дождь.
— Глуши мотор! — приказала Зина рулевому.
— Стоп машину! — повторил рулевой в переговорную трубку с машинным отделением и еще передвинул какую-то ручку на отметке «стоп».
Двигатель яхты, хлопнув несколько раз, затих, но яхта по инерции шла к берегу, к причалу. Зина продолжала стоять с поднятой к небу головой, и только теперь я поняла, что она слушает, нет ли за облаками вертолета погони или наблюдения.
— Тихо, слава Богу… — сказала она наконец. Затем, приложив ладонь ко рту, издала несколько коротких птичьих криков.
И тут же семь кустов на берегу зашевелились, задвигались и оказались солдатами в маскировочных сетках с налепленными на них желтыми ольховыми листьями. Прибежав на причал, один из этих солдат принял швартовый конец, который бросила ему с яхты Зина…
Потом мы молча шли через лес, хрустя по толстому слою осенней листвы. Зина уверенно шагала впереди, за ней четверо солдат в маскхалатах несли на плечах носилки с бесчувственной Стефанией Грилл. Я плелась следом, за мной — команда горячевской яхты и три солдата-автоматчика со значками танковых войск на черных погонах.
Минут через десять начался дождь, а потом нас остановил окрик: «Стой, кто идет?» Зина назвала пароль — «Отчизна», и мы прошли по тропе дальше — мимо постовых, которых я так нигде и не разглядела. Я была все в том же своем (то есть в гольдинском) парадном кителе и туфлях, которые быстро промокли. Впрочем, этой американке Грилл, если бы она была в сознании, было бы еще холодней — на ней были лишь какая-то легкая кофточка и юбка…
Мы шли через лес на север, а дождь все припускал, и когда я уже вконец промокла, а с носилок, на которых лежала американка, вода полила просто ручьем, в этот момент совсем рядом, сбоку, что-то зашевелилось, и в склоне холма открылся не то лаз, не то дверь, замаскированная ветками.
— Кафе «Подснежник» работает! Сюда, девушки! — услышала я веселый голос.
И увидела в двери лаза Николая Чарыто. Он приветливо улыбался…
Это оказался подземный, в бункере, штаб танкового полка. Однако, кроме офицеров-танкистов, здесь было и много моих знакомых — капитан Белоконь, майор Захаров и капитан Притульский, доктор исторических наук Окулов, чернорубашечник Булкин и еще какие-то полузнакомые лица, которые мелькали в МУРе, в гостинице «Пекин» и на собрании «Памяти» в рабочем общежитии. На стене висели карты Москвы и Московской области с красными стрелками, направленными в разные стороны. Под картой, у раций, телефонов, радаров и мониторов, сидели офицеры. На мониторах было видно Киевское шоссе, по нему шел поток машин. В центре комнаты стоял стол с расстеленной на нем картой, за этим столом сидели и стояли командир полка — рыжеусый, лет сорока, веснушчатый крепыш с зелеными глазами и другие высшие офицеры.
Зина за руку поздоровалась с Окуловым, с рыжим полковником — командиром полка и еще с кем-то. Белоконь налил ей что-то из фляги в походную алюминиевую кружку и вопросительно показал на меня глазами.
— Можно и ей, она теперь наша… — милостиво сказала Зина и спросила: — А ты неровно к ней дышишь?
— Ну… — покраснел Белоконь.
— Я ее не трогала, не бойся. Она сама раскололась. Но вы подумайте, товарищи! — обратилась она ко всем. — Сибирская гадалка установила связь с американской! Причем американка по-русски ни в зуб ногой, а наша сибирская по-английски — тем более! А говорят, что телепатия — мистика! — Она залпом выпила полкружки, сделала выдох, пахнущий самогоном, и спросила у Окулова: — Что слышно?
— Через час выступаем, — улыбнулся Окулов. — Он уже летит.
— Отлично! Я хочу быть в головном танке…
— Ну, это не от меня зависит. — И Окулов кивнул на командира полка.
Но полковник был занят. С офицерами штаба он что-то негромко обсуждал над картой. Зина не решилась к нему подойти, сказала капитану Притульскому: «Я промокла. Тут найдется во что переодеться?» — и ее тут же увели в глубь бункера переодеваться. А Белоконь подошел ко мне с флягой и алюминиевой кружкой. Он налил из фляги в кружку, протянул мне и сказал:
— Чистый спирт. Привыкайте. Даже когда мы отменим эту идиотскую антиалкогольную кампанию, народ еще долго будет гнать этот самогон — это дешевле и чище. И вообще, давайте мириться, Аня. Видит Бог, я не хотел вам зла. Вы убедились в этом?
