Дверь приоткрылась ровно на ширину ладони, в просвете были видны не одна, а три — на разных уровнях — цепочки. Чумной протянул туда кулак со всеми деньгами. Я удивился: в мое время «пузырь» стоил всего 1 рубль 60 копеек, а он отдает больше шести рублей. Тем временем дверь закрылась, за ней послышалось бренчанье мелочи, потом голос:
— Еще сорок копеек…
— Еще сорок копеек! Быстро! — лихорадочно сказал мне Чумной.
Я порылся в карманах. У меня не было советской мелочи, а было только два квотера.
— Сойдет! — сказал Чумной, выхватил из моей ладони квотеры, сунул их в дверную щель и приказал: — Два стакана и закусить на валюту.
В ответ, через ту же щель в двери, он получил неполную поллитровую бутылку, заткнутую тряпичной пробкой, два граненых стакана и мокрый соленый огурец. Внизу гулко клацнула парадная дверь.
— Шакалы идут! Быстрей! — Чумной опять схватил меня за рукав и потянул вверх по лестнице.
Перепрыгивая через две ступеньки, мы взбежали на шестой этаж. Снизу были слышны шаги нескольких человек.
— Подсади! — торопливым шепотом приказал мне Чумной и взглядом показал наверх, к люку на чердак.
— Нет, я первый! — сказал я, поняв, что он может сбежать через чердак, а меня оставить. Он хмыкнул:
— Башка варит! Давай! — и пригнулся, подставив мне спину. Я взлез на него, дотянулся до крышки люка, сдвинул ее и, напрягшись, подтянулся вверх.
— Быстрей! Руку! — приказал он снизу, сунул бутылку, огурец и два стакана в свои бездонные карманы и протянул мне вверх свои руки. Снизу все ближе громыхали шаги алкашей. Лежа в какой-то чердачной пыли, я потянул своего «кореша» в люк. Он прошаркал ногами по стене, потом влез в люк, тут же сдвинул крышку обратно и заложил ее толстой доской, подсунув эту доску под вбитые по бокам стальные скобы.
— Видал? Моя работа! — гордо показал он на эти скобы и сказал удовлетворенно: — Все! X… им, шакалам! Пошли! — и уверенно повел по темному и пыльному чердаку куда-то вглубь, где открыл дощатую дверцу — выход на крышу.
Стая сонных голубей шумно и неохотно взлетела из-под этой дверцы, оставив перед нами на шифере пятна жидкого помета.
— Б…! Стрелять эту «птицу мира»! — сказал Чумной, перешагивая через помет. — Не свалишься?
— Постараюсь… — я осторожно шел за ним, стараясь не поскользнуться на покатой и влажной от утренней росы шиферной крыше. Коротко глянув вперед, я увидел, куда он меня ведет — к крохотной площадке с двумя дюжинами телеантенн, похожих на вздыбленные половые щетки. Неужели они до сих пор не имеют общих антенн? — подумал я.
А мой «кореш» уже уселся на этой площадке, вытащил из карманов нашу бутыль, два стакана и огурец.
— Первую без закуси! — сказал он.
Я кивнул.
Тридцать лет назад, в Сибири, в тайге выше Полярного круга геологи — разведчики тюменской нефти после целого дня работы на сорокаградусном морозе поставили на стол ящик с десятью бутылками питьевого спирта и сказали мне, двадцатилетнему: «Ну что ж, проверим тебя на спирт!». Затем они налили и мне и себе по полному стакану 96-процентного спирта и подожгли его в этих стаканах. Я оторопел, но они с усмешкой показали, как надо пить горящий спирт — выдохом через нос сбивать пламя, а губами пить…
Но то, что разлил сейчас по стаканам Чумной, не было похоже ни на спирт, ни на водку. Это была какая-то мутная сизая жидкость.
— Что это? — спросил я.
Вместо ответа он нетерпеливо опрокинул в себя весь стакан, я услышал, как жидкость забулькала в его горле. Потом он откинулся. Лег на спину и блаженно закрыл глаза.
Я понюхал свой стакан и посмотрел его на просвет. Это был картофельный самогон.
— Ты жид, что ли? — вдруг спросил меня сбоку Чумной. Я глянул на него и увидел, что он смотрит на меня одним прищуренным глазом.
— Я такой же жид, как ты кацап, — сказал я.
— Ага. Понял. Из Канады?
— Дай выпить сначала. Не порть встречу с родиной. — Я поднял стакан и посмотрел вниз, вокруг себя. Было что-то невероятно обыденное в том, что меня окружало внизу — совершенно неизменившиеся, только еще более облупленные стены съемочных павильонов киностудии имени Горького… четырехэтажное здание моего родного Института кинематографии, а напротив него, через улицу, за кирпичным забором с колючей проволокой — приземисто-тяжелая коробка Института марксизма-ленинизма… и поливальная машина между ними, на улице Эйзенштейна… и первый утренний автобус, остановившийся напротив ВГИКа…
Как будто я никуда не уезжал, как будто не прошло десяти лет и не было в моей жизни никакой Америки.
Я шумно выдохнул родной московский воздух и залпом выпил стакан картофельной сивухи. Здравствуй, Россия!
— Пошла? — спросил Чумной.
Я послушал, как обжигающе-наждачный ком покатился в желудок. И лег на спину рядом с Чумным. Высокие июльские облака плыли над нами, первые блеклые лучи солнца освещали их с востока. Я закрыл глаза, чувствуя, как тихо и сладко поплыла моя голова. «Даже дети мои будут скучать по этой земле, — вспомнил я слова одного эмигранта. — А внуки — уже нет…».
— Ну чего? Еще по одной? — предложил Чумной.
— Вон на той автобусной остановке я влюбился, — вдруг сказал я расслабленно. — Двадцать пять лет назад. С первого взгляда и — навсегда. Ее звали Анной.
— Так ты за ней приехал? — спросил Чумной.
— Нет.
— А зачем?
— Так… Посмотреть, как вы живете.
— X…во живем, скоро воевать будем, — сказал Чумной и сел, вытащил из кармана складной нож-финку.
— С кем воевать?
— А сами с собой. Гражданская война у вас будет, — обыденно сообщил он, разрезал на колене огурец и разлил из бутылки еще по полстакана сивухи. — Сначала ваших будем резать, евреев, а потом друг друга. Аня твоя из наших была, русская?
— Да.
— Красивая?
— Очень.
— Эх… — он огорченно крутнул головой. — И почему наши красивые бабы всегда с жидами?
Я не ответил. Я сидел и смотрел вниз, на автобусную остановку напротив ВГИКа. 25 лет назад она вышла из автобуса походкой Мерилин Монро, и с тех пор во всем, что я делал — в моих фильмах и книгах, — главные героини носят ее имя.
— Ладно, выпьем за твою Аню, — сказал Чумной. — Спасибо.
Через час я с пьяной сосредоточенностью вернулся в гостиницу, поднялся лифтом в свой номер, прошел мимо спящего Макгроу прямиком в туалет, сунул два пальца поглубже в рот, за язык и вырвал в унитаз всю выпитую с Чумным сивуху. Потом прополоскал рот, разжевал большую таблетку «Pepta-Bismol», закусил таблеткой «Alka-Seltzer» и лег спать. Рядом, разметав по кровати свое двухметровое тело, храпел Макгроу.
…Она вышла из автобуса походкой Мерилин Монро и пошла через улицу к парадному входу нашего института. На ней было открытое желтое платье, а под мышкой, под персиковым локтем левой руки, она несла какую-то папку. Прямые и тонкие, как шелк, русые волосы падали на обнаженные плечи, удлиняя ее круглое лицо с зелеными глазами и полными детскими губами.
Был конец июня, я только что защитил диплом и стоял на автобусной остановке, собираясь ехать на
