вашего вопроса могу ответить. Когда мы говорим о КГБ, то, значит, теперь речь идет не о вооруженном отряде партии, а о политическом отряде партии. Как раз недавно у нас утверждалась именно эта формулировка. Таким образом, я хочу вас поправить: КГБ — это политическая организация. Правда, в определенный период нашей истории — драматический или трагический — бывало иначе. Но сейчас КГБ корректирует свои функции в системе государственного аппарата. Я могу подробно об этом рассказать, но боюсь, что мы ограничены во времени.
ЮДЖИН ГОЛЯКОВ (поспешно и услужливо): Да, времени у нас мало!
ГЕНЕРАЛ БЫКОВ: Но я все же доскажу до конца! Сейчас во главу угла стал вопрос о взаимодействии различных стран в борьбе с международным терроризмом. И мы предлагаем вашим спецслужбам: давайте сотрудничать, давайте вместе бороться с этой опасностью…
Тут я уловил, что генерал ловко перепрыгнул на тему, ради которой, кажется, и пришел сюда: продать нам новый имидж КГБ, показать, что они теперь совсем не те, что раньше, а наоборот — нужны человечеству и вообще без них не спасти мир от ядерного терроризма! Тридцать журналистских перьев сидели перед генералом с включенными магнитофонами и представляли как минимум тридцать газет и журналов США, Канады, Европы и Японии. Подбросить через нас миру хотя бы несколько слов о «новом лице КГБ» — это и было задачей гэбэшного генерала. И он старался:
— Как идет перестройка в КГБ? Сейчас к нам приходят специалисты в возрасте 25-30 лет, и, конечно, они нас заменят. Это хорошие кадры и хорошие специалисты. И в свете перспектив международного сотрудничества это большое дело.
АРИЭЛ ВИЙСКИ (Dennis Cronicle, Южная Дакота): Забудем о бюрократии. Я хочу спросить вас, Юджин, о ваших соседях слева и справа. Они рады перестройке и гласности или нет? Например, я не видел ни одной улыбки на лице вашего полковника за весь день. (Смех, хохот).
Ай да Вийски, подумал я! С виду такая размазня, а нате вам — достал сразу и полковника и генерала!
ПОЛКОВНИК АЗАРЕНКО (впервые улыбаясь): Да, я рад! (Всеобщий облегченный смех)
ГЕНЕРАЛ БЫКОВ: Интересно видеть человека, который любит короткие ответы — «да» и «нет». Я доставлю вам удовольствие и скажу — «да, да» — два раза!
После встречи, уже в коридоре я, еще раскаленный, подошел к генералу Быкову и стал цитировать опубликованное недавно в «Известиях» интервью председателя марийского КГБ, в котором тот открыто признал существование и ныне сети стукачей на заводах и в колхозах. Но генерал прервал меня:
— Слушайте, это вы автор «Гэбэшных собак»?
— 'Псов' — уточнил я.
— Я, правда, не читал книгу, но слышал отрывки по радио. По Би-Би-Си, кажется, или по «Свободе»…
— Ее и там и там читали на Советский Союз.
— Занятно вы брежневскую мафию описали, занятно. А вот про Андропова у вас не все справедливо. Скажите, эта книга выйдет по-русски?
Я усмехнулся и повторил ему его же вопрос:
— Скажите, эта книга выйдет по-русски?
Он коротко развел руками:
— Ну, мы прессу не контролируем. Вы же видите, что про нас самих пишут.
И вдруг у меня просто сорвалось с языка:
— Простите, а вы из Ленинграда?
— Да, я питерец, — он улыбнулся с присущей всем питерцам гордостью или просто польщенный тем, что я опознал в нем ленинградца. — А что?
— А в Москве вы недавно, правда?
Кажется, ему перестал нравиться мой допрос, он сказал сухо:
— Ну, это как считать. А почему вы спрашиваете?
— А это вы одиннадцать лет назад арестовали на «Ленфильме» мой фильм «Зима бесконечна»?
Он глянул мне в глаза и опять улыбнулся:
— Да что вы! Одиннадцать лет назад я работал в Монголии. А что — прямо арестовали фильм?
Однако была в его улыбке какая-то чрезмерность, а в интонации такое сверхизумление и сочувствие, что мне уже расхотелось продолжать этот разговор. Но я все же сказал:
— В семьдесят восьмом году по приказу Романова ленинградский КГБ арестовал мой фильм. А потом, уже по приказу Павлаша, его смыли. Но, может быть, и не смыли? Может, он лежит в ваших архивах? А?
— Дорогой мой!… — генерал доверительно тронул меня за плечо.
И — в тот же миг разом сверкнули несколько блицев.
Я оглянулся. В нескольких шагах от нас стояли с фотокамерами Мичико Катояма, Моника Брадшоу и весь мой «боевой взвод» — полковник Лозински, адвокат Норман Берн, мэр-здоровяк Джон О'Хаген и ковбой- издатель Роберт Макгроу. Роберт держал свою видеокамеру на плече, как гранатомет. Я невольно улыбнулся этой охране. А генерал тем временем сказал:
— Дорогой мой! У нас сейчас постоянно требуют то архивы Сахарова, то дневники Валенберга, то какие-то рукописи! Но у нас ничего нет, клянусь! Вы же советский в прошлом человек, вы должны понимать: если был приказ что-то уничтожить или смыть, то приказы в то время выполнялись.
И он так подчеркнул слова «в то время», чтобы на этот раз я поверил ему на сто процентов. Да, в то время приказы действительно выполнялись. И если все эти годы в моей душе еще теплилась призрачная надежда, что где-нибудь в подвалах КГБ на архивной полке лежит опечатанный металлический ящик с моим фильмом, то теперь…
— Would you shake hands, please [Пожмите друг другу руки, пожалуйста]! — прозвучал сбоку тонкий голосок миниатюрной Мичико Катояма.
Я еще колебался какую-то долю секунды, но генерал уже протянул мне руку, и в этом жесте не было никакого подтекста или символики, это просто рефлекторный ответ на просьбу женщины и фотографа.
Но именно этот непроизвольный жест обнаружил, что генерал прекрасно понимает по-английски! Хотя на протяжении всей конференции общался с нами только через переводчика.
14
Я шел по Москве.
Мне хочется написать эту фразу еще раз, на отдельной строке заглавными буквами: Я ШЕЛ ПО МОСКВЕ.
И еще раз: Я ШЕЛ ПО МОСКВЕ.
Потому что Я — улетевший из этой страны в самый разгар холодной войны, Я — отрезавший ее от себя, его руку, пораженную гангреной, Я — выскребший из себя даже сны о Москве, как при аборте выскребают ребенка, Я — написавший несколько таких антисоветских романов, что издатели, страшась мести КГБ, советовали мне публиковать эти книги под псевдонимом, — ШЕЛ — сам, своими ногами, не в наручниках, не во сне, а жарким солнечным днем! — ПО МОСКВЕ! — вы понимаете?! — по мостовым моей юности… по своей прошлой жизни…
Я шел, и душа моя пела, как у ребенка, проснувшегося солнечным утром. Всю нашу делегацию увезли из АПН на обед, а потом их поведут на русский балет на льду, поскольку Большой театр — дежурное блюдо для всех иностранных туристов — закрыт на ремонт. Но я бы и в Большой не пошел — у меня слишком мало времени в Москве, чтобы терять несколько часов на театр. Ведь послезавтра мы уже летим в Ленинград, а оттуда через три дня поездом — в Таллинн, и все — бай-бай, USSR!
И вот я иду по Москве… От АПН к Дому кино на встречу с друзьями.
Космонавты, которые ходили по Луне, испытывали, по их рассказам, неземное удовольствие от отсутствия притяжения. И космонавты, которые летают вокруг Земли, тоже кайфуют там от невесомости. Но я уверен, что еще большее удовольствие они ощущают в момент приземления, когда выходят из космических кораблей и идут по своей собственной, самой обыкновенной, но такой родной земле. Десять лет я был в невесомости, я жил на Луне. А теперь я вернулся на СВОЮ планету, я иду по СВОЕМУ асфальту, я дышу СВОЕЙ атмосферой и я читаю СВОИ, русские вывески. Пусть на этой планете земное притяжение усилено давлением КГБ и КПСС — мне плевать, я сейчас этого и не ощущаю. Пусть 11 лет назад они
