Она взяла у меня чек и написала на обратной стороне:
«Катя Кулакова. 445-12-32. Только не надо больше подарков.»
И тоже глянула мне прямо в глаза.
Я взял ее руку и поцеловал. А сам подумал: Господи, спасибо тебе! Пусть я никогда не трахну ее и пусть я никогда больше не приеду в Россию. Но мне пятьдесят, а ей от силы двадцать, и она — готова.
Спасибо, Господи.
Часть третья
16
Когда я вошел в гостиничный номер, Роберт Макгроу стоял спиной ко мне и лицом к открытому окну. Широко расставив ноги, он с хмельной сосредоточенностью цепко держал на плече свою видеокамеру и говорил на полутонах своего громоподобного голоса:
— Это Москва, август 89-го. Видите этот монумент? Это памятник Гагарину и другим русским космонавтам. Выглядит впечатляюще, особенно ночью. Но остальная Москва очень темная…
Я догадался: он снимает из окна ночную Москву и одновременно наговаривает на кассету свои комментарии. Я замер у двери, чтоб ему не мешать, но тут его камера резко повернулась ко мне, и, не отрывая глаз от окуляра, Роберт воскликнул:
— О, Вадим! Привет! — и продолжил тоном теледиктора: — Это мой сосед по комнате Вадим Плоткин. Входи, Вадим! Познакомься с моими друзьями…
Я шагнул в номер и только тут увидел, кого Роберт имеет в виду: в глубине комнаты сидели на стульях две молодые женщины. Ого! — подумал я. — Сразу две! Этот Роберт не теряет время даром!
Перед его дивами на столике были открытая коробка шоколадных конфет, початая бутылка бренди и несколько бутылок минеральной воды. А на тумбочке и на подоконнике лежали в наброс сувениры: брелоки, флажки, значки, крохотные индийские куклы, фломастеры и поясные пряжки с надписями «Colorado» и «USA». «Нашел, чем соблазнять русских проституток» — усмехнулся я про себя. Но тут же заметил, что в позах и платьях этих дам есть нечто, не свойственное валютным проституткам. Во-первых, они одеты в какие-то бесцветные ситцевые платья и глухие черные туфли, как провинциалки, которых я несколько часов назад видел на Арбате. Во-вторых, они не курят. А в третьих…
— This is Maria and Shura [это Мария и Шура], — сказал Роберт, продолжая снимать нас видеокамерой. — Они обе учительницы в московской школе номер 32. Дети из их классов переписываются с нашей колорадской школой уже три года! Но ты не можешь себе представить, чего мне стоило провести их в гостиницу!…
И, отложив, наконец, свою камеру, он рассказал мне, какую битву со швейцарами и администратором отеля ему пришлось преодолеть, чтобы этих московских учительниц пропустили к нам в номер.
— Я сказал администратору: я приехал в Москву только для того, чтобы увидеть детей, которые пишут нашим детям такие замечательные письма. И пригласить их в Америку! За наш счет! Но о какой дружбе можно говорить, если вы даже школьным учительницам не разрешаете говорить с нами! Это же против политики вашего правительства, я напишу Горбачеву личное письмо! О'кей, после этого нас пропустили, и я повел их в ресторан. И что ты думаешь? В гостинице три ресторана, но ни в один нас не пропустили! Говорят: нет мест. Но я же вижу, что там полно свободных мест! И я не понимаю, Вадим, как они делают тут деньги, если в пустой ресторан не пускают клиентов? Я не понимаю! — он залпом выпил остаток бренди в своем стакане и тут же расстегнул еще одну кнопку на ковбойской рубашке.
А я посмотрел на этих учительниц. Теперь я понял, что, кроме одежды и отсутствия сигарет, отличает их от проституток. Скованность. Любые гостиничные бляди уже давно сидели бы в этих креслах, развалясь и циркулем выставив голые ноги. Они бы запросто выпили эту бутылку бренди и раскололи Роберта еще на пару таких же плюс на блок «Мальборо». Но эти учительницы…
Наверно, и до моего появления они сидели тут, как замороженные, не зная, как удрать от подвыпившего Роберта. А когда я появился, они вообще окаменели, ведь на моем лице сразу отразилось, что я принял их за проституток.
Теперь я попробовал исправить эту бестактность и тихо сказал им по-русски.
— Вам помочь слинять отсюда?
Они обе вскинули на меня изумленно-обрадованные глаза.
— Ой! Вы говорите по-русски? — спросила Мария. У нее оказались замечательные серые глаза, серьезные и трепетно-радужные, как у гимназистки.
— Да, чуть-чуть…
— Вы что? Советский? — спросила Шура. На мой вкус, она была толста, полные белые плечи просто выпирали из тугого платья, но Роберт, кажется, не мог оторвать глаз именно от этих плеч.
— Бывший, — ответил я.
— Ой, вы знаете, мы просто в жуткой ситуации! — сказала Мария. — Про эту гостиницу была большая статья в последней «Юности». Что здесь сплошная коррупция — от дежурных по этажу до директора и швейцара!
— Швейцар берет с проституток по десятке за вход, а просто так никаких женщин не пускает, — подхватила Шура. — А рестораны закрыты мафией, у них тут по субботам всегда сабантуй. Но как это объяснить Роберту?
— Нам так стыдно за нашу страну! — добавила Мария. — Он приехал к нам как гость!
— Vadim, — вдруг ревниво сказал Роберт, наливая бренди себе и мне. — Они учительницы английского, они говорят по-английски.
— Но мой английский ужасен, — сказал я.
— Твоего английского хватит, чтобы велеть им выпить за дружбу! «На здоровья!» — произнес он по- русски и резко, с пьяной инерцией наклонился к Марии и Шуре, чтобы чокнуться синими. И, конечно, прилег плечом к шуриному плечу.
Но Шура высвободила плечо, и вообще учительницы пить не стали. А с немой мольбой глянули на меня.
— You know what, Robert? — сказал я. — Сейчас одиннадцать вечера, уже открылся валютный бар. Мы можем пригласить твоих дам туда. Им это может быть интересно: там музыка, молодежь…
— Мы не хотим в бар, — негромко сказала мне Мария по-русски. — Мы хотим домой.
— Оттуда вам легче смыться, — ответил я ей сквозь зубы. — Но мы не хотим его обидеть…
— Пошли! — уже оживился Роберт. — Ты уверен, что нас впустят?
Валютный бар, маленький и темный, был забит до отказа. Раскалывая стены, гремела музыка, под черным потолком крутился зеркальный шар, отбрасывая цветные пятна на густую толпу, которая совершенно непонятно как умудрялась танцевать в такой тесноте.
Заплатив швейцару сорок долларов за четыре билета, мы получили доступ к этому «храму». При этом билеты он, конечно, нам не дал, деньги легли в его собственный карман. Одновременно он с явным сомнением оглядел наших дам — они определенно не соответствовали женскому стандарту этого заведения. Но твердая валюта сильней принципов, и швейцар открыл перед нами дверь. Мы втиснулись в грохот музыки, тесноту тел, табачный дым и алкогольные пары. И тут же наткнулись на парней из нашей делегации — мужскую свиту Моники Брадшоу.
— Хай, Роберт! Хай, Вадим! — приветствовали они нас, танцуя (а точнее, топчась в тесноте) с тремя юными русскими девицами такой красоты, что меня даже оторопь взяла. — Роберт, если ты хочешь выпить, пробивайся к стойке. Все наши там! Вадим, где вы были весь день? Мы беспокоились о вас…
— Конечно, мы хотим выпить! — рявкнул Роберт и петухом врезался в тряскую танцующую массу.
Озираясь по сторонам, я двинулся за Робертом. Черт возьми, или я одичал в этой Америке за десять лет семейно-тюремной жизни, или… Мне показалось, что я никогда не видел сразу столько юных красоток. И самое главное — каждая из них была дико похожа на Аню, на ту Аню Муравину, которая вышла тогда из автобуса…
И только, присмотревшись, я увидел, что эти красотки все разные: тут были и длинноногие русалки с зелеными глазами и волосами до пояса, сексуально, как морские водоросли, шевелящие своими фигурами в такт музыке… и волоокие феи с личиками безгрешных ангелочков, с маленькими верткими попками и с губками, алыми от минета… и пышногрудые Кармен с глазами густой кинжальной синевы и с бедрами такой же кинжальной силы… и невинные Красные Шапочки… и трепетные Наташи Ростовы… и непорочные
