— Надо в «Московские новости» позвонить…
Подходит старик с рыжей бородой и шепотом говорит всей группе:
— «Московские новости» очень хорошо сработали. Я видел. Я стоял на той стороне улицы и видел, как из окна «Московских новостей», со второго этажа они все сфотографировали. Все — и как милиция била ребят с газетами, и как газеты у них отнимали. Отлично сработали журналисты. (Мне.) А это у вас что такое?
— А это магнитофон, это я для памяти записываю…
Старик:
— А вы откуда?
— Из Америки.
Старик, меняя тон:
— А я, знаете, просто смотрю, но я никакого участия не принимаю.
— И я просто смотрю.
Старик уходит. Если я простою тут еще с час, то никакую пьесу сочинять не надо — даже лучший советский драматург Витя Мережко таких замечательных диалогов не выдумает!
А вот и милиция — подъехали на машине, двое выскочили и тут же — к парню, который только что разложил на углу газеты на складном столике. Гонят его, но пока вежливо — не бьют…
Милиционер (в мою сторону):
— Вы записываете? Не надо!
— Почему?
Рев грузовика заглушает ответ милиционера или он вообще не удостоил меня ответом. И мой голос продолжает:
— Парень собрал свои прокламации, лейтенант милиции говорит ему: «Уйдите отсюда», и парень спокойно собирает газеты и уходит. Я — тоже. Слава Богу, эта встреча с милицией обошлась без конфликта. Спрячу-ка я магнитофон и позвоню Гдляну. Тем более что он тут рядом, в двух кварталах вниз по Горького.'
44
— Тельман Хоренович, это Плоткин…
— Здравствуйте, — тут же перебил меня сухой и прокуренный голос Гдляна. — Вы забыли у нас очки. Можете зайти за ними.
— Спасибо!!!
Если у «майора, который слушает» телефонные разговоры Гдляна, есть прибор, показывающий высоту звука, то от моего ликующего «Спасибо!» стрелку этого прибора вынесло за верхнюю отметку. А через десять минут в проходной следственной части Прокуратуры СССР я уже держал в руках свои солнечные очки и короткую записку:
'МУРАШОВА АННА ПАВЛОВНА (рожд. 26 авг. 1946 г.) ПО МУЖУ — ШИФРИНА.
Адрес: ЛОМОНОСОВСКИЙ ПРОСПЕКТ. 32, кв. 116. Телефона нет. Желаю удачи'.
Господи! Оказывается, Аня живет всего в нескольких кварталах от Мосфильмовской улицы! Этой ночью, глядя из окна квартиры Михаила и Ларисы, я среди темных ночных окон видел, наверно, и ее окно!
Нужно ли описывать, как я мчался в такси на Ломоносовский проспект? И как от волнения потели мои ладони, сжимая букет цветов — таких же крымских роз, как 11 лет назад?
Только я был уже другой — седой и пятидесятилетний. Хотя… Кто вам это сказал?
Да, давным-давно, в другой, американской жизни мне было 50 лет, это правда. Я был седой, старый, с радикулитом и комплексом неполноценности из-за своего ужасного английского языка.
Но была ли эта американская жизнь, господа? Ерунда! Не было! Мне снова сорок и даже не сорок — тридцать два! Дайте мне коня — я проскачу по московским улицам, как джигит! Дайте мне русскую женщину, и, как говорил Бабель, русская будет мною довольна!
Родина, проклятая любимая родина, что ты делаешь с нами, мать твою так! Зачем ты швыряешь нас за свои границы?
За дверью 116-ой квартиры была тишина. Я стоял на лестничной площадке восьмого этажа, звонил и стучала эту дверь с табличкой «Шифрин М.Б.», но никто не отвечал, и ни звука не было изнутри. Но я не унывал. Я ждал этого момента одиннадцать лет, я подожду еще пару часов, пока Аня придет с работы. Ветер задувает в выбитое лестничное окно и пылью посыпает мои крымские розы. Рядом с окном на стене выцарапано гвоздем: «Дима и Римма = любовь». Если я устану стоять, я могу сесть тут на подоконник и ждать.
Вдруг сверху, с десятого, что ли, этажа дробно застучали по лестнице женские каблучки. Высокая двенадцатилетняя девчонка в джинсиках и майке с надписью ADIDAS увидела меня под дверью 116-й квартиры, тормознула на бегу:
— Вы к Шифриным, что ли?
— Да.
— Так они же в Сочи, в отпуске. А вы откуда?
У меня плечи повисли. Прилететь из Америки, разыскать ее адрес и…
— А когда они вернутся?.
— В конце августа, к школе. А вы откуда? — повторила девчонка. Своими узкими плечиками и тонкой фигуркой она напоминала мне кого-то, но я еще не знал кого.
— Издалека… — ответил я ей, а потом наткнулся взглядом на надпись на стене и спросил: — А ты случайно не Римма?
— Римма… — покраснела девчонка. — А вы, случайно, не из Израиля?
— Нет, из США.
— Жалко! А то мы завтра как раз эмигрируем, в Бер Шеве будем жить. Слышали такое место?
— Я даже был там. Там физики живут. Твой папа физик?
— Ну да! Кацнельсон его фамилия. Может, слышали? О нас в «Нью-Йорк тайме» писали, мы шесть лет в отказе сидели!
Я кивнул на надпись на стене:
— А как же Дима? — И подумал: вот еще одна драма: Дима, Анин сын, влюблен в эту девочку, а она уезжает.
— Ну, а что я могу сделать?!! — обозлилась девчонка. — Они нарочно увезли его в Сочи, как только мы получили разрешение на эмиграцию! Хотя это полный бред! Он все равно ко мне приедет! Ну, подумайте сами: человек с фамилией «Шифрин» разве может жить в этой стране? Даже если он возьмет фамилию своей матери, антисемиты его все равно выявят!
В ее голосе было такое ожесточение, что я сразу вспомнил, на кого она была похожа — на ту юную еврейку, которая митинговала в Ленинграде на площади у Казанского собора — одна против толпы антисемитов.
— Значит, ты будешь ждать его в Бер Шеве? — спросил я.
— Ну… — она пожала плечами. — Если он мне будет писать… Но дело не в этом! Они не понимают, что этот эксодус не от нас зависит! Это решение Бога! Он решил, что евреи должны уехать из этой страны, и еще семнадцать лет назад открыл нам границу. Но вы же знаете евреев — мы всегда спорим с Богом и торгуемся! Поэтому добровольно уехали только вы и еще сто тысяч. А два миллиона остались. Ну? Что Богу делать? Как выселить отсюда этих евреев в Израиль? Только погромами! Будет парочка погромов — все поедут! Вы понимаете?
Я смотрел на эту юную ребе в джинсах. Такой оригинальной теории мне не приходилось слышать.
— Знаешь что? — сказал я. — Возьми эти цветы. Это тебе от меня и от Димы. Я уверен, что он приедет в Бер Шеву.
— А вы ему кто? — спросила Римма.
— Я ему просто тезка. Он Дима, а я Вадим. Такое вот случайное совпадение. Держи цветы! Они как раз с юга, крымские розы. И — зай гезунт!
— Тода раба, — ответила она на иврите.
Боже мой, родина, что же ты делаешь??? Даже с детьми!!!
