Часть седьмая
45
— Секрет семейного счастья? — Софья Максимовна Брауде прищурилась, затянулась сигаретой.
Странная шестидесятилетняя блондинка, мать двух взрослых сыновей, бабушка трех внуков и начальник крупного эстонского строительного треста, Брауде оказалась моей соседкой по купе в скором поезде «Москва-Таллинн». Но в купе мы курить не хотели, курили в коридоре, у открытого окна, и до двух часов ночи обсуждали перспективы распада Советского Союза.
Поезд клацал колесами, как хороший рысак подковами. За окном была черная августовская ночь с далекими факелами химических заводов над темными лесами.
Москвичка и русская по рождению, Софья Максимовна в двадцать лет вышла замуж за эстонца-слесаря, сорок лет прожила в небольшом эстонском городе Пярну и как бы сочетает в себе дилемму, раздирающую сейчас всю советскую империю, — конфликт окраинных национальностей со «старшим русским братом». Еще с царских времен русские селятся в этих национальных республиках и хозяйски русифицируют их — школы, газеты, радио, телевидение и весь язык административного общения сверху донизу. Но теперь, в 1989 году, вдруг оказалось, что ни одна из 104 наций, населяющих СССР, не желает этой русификации, даже эскимосы заполярного Таймыра требуют независимости и автономии.
Что же делать русским, которых в этих нерусских республиках уже 30 миллионов!
— Только одно, — твердо сказала мне Брауде, — учить язык страны, в которой живешь. Если вы поедете жить в Америку, вы что же — будете американцев заставлять говорить по-русски? Или если японец едет жить в Италию, разве итальянцы говорят с ним по-японски? Мы для эстонцев — японцы, так какого черта они должны учить наш язык, а не мы — их? А наши Иваны приезжают в Литву, Эстонию или там в Киргизию, занимают лучшие районы и начинают русским лаптем эстонский суп хлебать! И знать не хотят ни о какой культуре! А я, например, за полное отделение Эстонии от России! От этого нашему русскому Ивану со временем только лучше будет — или он из Эстонии к себе в Рязань уедет, родную землю из золы поднимать, или он останется в Эстонии и цивилизуется здесь на европейский манер…
Вот так мы замечательно дискутировали в ночном поезде «Москва — Таллинн», и я все жалел, что не могу включить магнитофон, а потом переслать эту пленку Бочарову, Горбачеву и Ельцину. Моя бы воля, я бы вообще выбрал эту Брауде в Верховный Совет.
Но одиннадцать лет назад советские власти за мои же 500 рублей избавили меня от советского гражданства, и теперь я, слава Богу, выбираю других депутатов в другие парламенты. Впрочем, Брауде, конечно, не подозревает об этом, я для нее — московский журналист-попутчик.
— Вы прожили с мужем сорок лет и, насколько я понимаю, вы из тех женщин, которые лидируют в семье. А ваш муж этим доволен? Или он по характеру подкаблучник?
— Эстонский муж подкаблучник?!! Да вы что! — засмеялась она. — Нет, я дома — только жена! А никакой не начальник треста и даже не главный инженер! Ведь у эстонцев характер — камень! Это же северные люди, викинги! Поэтому дома я — жена и только.
— Все сорок лет?
— Абсолютно!
— И вы счастливы со своим мужем?
— О, да! Я бы и сегодня за него замуж пошла, если хотите знать.
— Ну, тогда мне просто повезло: вы ответите мне на вопрос, который меня мучает уже десять лет. В чем секрет семейного счастья?
— Секрет семейного счастья? — она прищурилась, затянулась сигаретой. — Знаете, а я ведь отвечу! Когда я выходила замуж, мать моего мужа — она эстонка — позвала меня к себе и сказала: «Если ты хочешь, чтобы у тебя была крепкая семья, то запомни такие правила. Никогда не ходи по дому в халате. Утром встала и тут же приведи себя в порядок — лицо, руки, волосы, все. И сразу оденься так, как нужно, чтобы никаких засаленных халатов! Это раз. Второе: жена должна где-то работать, чтобы муж знал, что она независима. И третье: жена должна быть днем хорошей хозяйкой, а ночью — б…». Извините за это слово, но это так! Я прожила с мужем сорок лет, и я знаю, что говорю. В семье все зависит от женщины. От хорошей жены муж не уходит даже поб…вать! Поэтому, когда мои сыновья женились, я позвала невесток к себе и тоже дала им этот урок. И теперь они замечательно живут с моими сыновьями, и я у них — самая любимая гостья!
…А поезд, вытягивая вагоны по темной и ночной русской долине, все цокал по рельсам. На Запад! На Запад! И гудел протяжно и взволнованно, как жеребец в предчувствии весны и свободы.
Брауде ушла в купе спать, а я все стоял в пустом коридоре ночного поезда, курил и смотрел в открытое окно. Где-то там, в этих темных русских просторах, гуляют наши прошлые жизни — моя и Лизина. И какие-то люди носят нас в себе, смотрят нас в наших фильмах, называют своих детей нашими именами и разговаривают с нами во снах. А мы даже не знаем об этом, мы живем какой-то параллельной жизнью, как в Зазеркалье…
46
Трехлетняя Хана, нарядно одетая, торжественная и любопытная, стояла на стуле во главе праздничного стола. Лиза держала высокие свечи и спичкой, горящей в Ханиной ручке, зажигала высокие свечи в большом серебряном подсвечнике. На Лизе было новое темно-синее платье и белая косынка, которая очень шла к ее большим черным глазам.
Я сидел по другую сторону стола, в белой рубашке и ермолке, и читал им ту самую брошюру «Шабат в еврейской жизни», которую написал когда-то для маленького еврейского издательства «Призыв».
«… Зажигая субботние свечи, поднимая чашу с вином и отказываясь от любой работы в субботу, евреи тем самым веками, тысячелетиями отвергали свою зависимость от мира вещей, бедствий и рабства в очередном галуте. Шабат был днем полной свободы и способом устоять в любом принижении. Подумайте, разве можно сломить, уничтожить, поработить или обратить в другую веру народ, который постоянно, из недели в неделю, из года в год и из века в век каждый седьмой день празднует свою свободу! Даже у американцев, которые считают себя самыми свободными людьми в мире, есть в году только один День независимости. А у евреев — пятьдесят два!» — я перевернул несколько страниц: — Так, теперь инструкции. «Заслонившись рукой от зажженных свечей, хозяйка дома произносит следующее благословение…» Повторяй, Лиза: «Благословен Ты, Предвечный Бог наш, Царь вселенной, освятивший нас своими заветами и заповедавший нам зажигать свечу святой Субботы…»
Лиза негромко повторяла, Хана смотрела на нас с восторгом и изумлением, для нее это была какая-то новая игра. — Папа а мне что говорить? — спросила она. — Повторяй за мной. Киддуш субботы, — я стал читать с книги:
— «И был вечер, и было утро… День шестой… И совершены были небо, земля и все их воинство… И совершил Бог к седьмому дню творение свое, которое сделал, и почил в день седьмой от всего творения, которое сделал. И благословил Бог день седьмой и освятил его…», — дальше, как повелела инструкция, я взял бокал с вином и продолжал над вином: — «Благословен ты, Господин Боже наш. Царь Вселенной, сотворивший виноградный плод… Барух ата, Адонай Элохэйну, мэлэх Хаолам, борей пери хатофен…», — следующую часть молитвы нужно было читать над хлебом, но я вдруг отложил брошюру и сказал: — Нет, не могу! Я не слышу это внутри себя…
— А что ты хочешь слышать, папа? — спросила Хана.
— Не порть ребенку праздник, — негромко сказала Лиза.
Я взял брошюру и стал читать дальше: — «Благословен Ты, Господин Боже наш, Царь вселенной, производящий хлеб из земли. Барух ата, Адонай Элохэйну, мэлэх Хаолам…».
Но я знал, что читаю это в последний раз. Да, Лиза приготовила субботний ужин и даже надела косынку на голову, чтобы сыграть роль еврейской жены, хранительницы домашнего очага. Но я не мог участвовать в этом спектакле. Не мог, даже понимая, что с помощью этих суббот Лиза пытается склеить нашу разваливающуюся семейную жизнь. Не мог, потому что с детства привык разговаривать со своим Богом только тайно от всех, только мысленно, пряча свою связь с Ним от школьных учителей, друзей и даже от родителей. Тот Бог, в которого я верил, был моим, личным и настолько интимным, что заговорить с ним вслух, да еще вот этими чужими словами, стало для меня абсолютно невозможно. Так же невозможно, как публично заниматься любовью или писать книгу перед публикой.
