воскресшем студенте-строителе, гипотеза о душе, где находились и сомнения в возможности хранения в генах всей информации, необходимой для построения тела человека из оплодотворённой яйцеклетки и питательных веществ.
Глава 3.
Дочь, родившуюся 21 декабря 2003 года, супруги Фёдоровы назвали Валенсией. Виктория была счастлива и чуть ли не каждый день говорила, что любит мужа всё больше и больше. Алексей Витальевич же был счастлив вдвойне, пожалуй, даже втройне. Во-первых, родилась, не сгинула до родов наследница; во-вторых, удалось отстоять жизнь матери, которая к тому же заметно окрепла и была счастлива рождением внучки; и в-третьих, были не только сохранены, но и значительно окрепли отношения с супругой. Она теперь полностью соответствовала исконному значению этого старого русского слова. Наконец, все они жили в новом доме, построенном по собственному проекту и во многом своими руками.
Но тревога не покидала, всё грызла Алексея Витальевича. Он подсознательно, возможно – в силу до крайности тяжёлого жизненного опыта, возможно – вследствие знаний о будущем, постоянно ожидал наступления чего-то скверного. И жена, и мать видели, что их муж и сын, хотя и явно счастлив, но одновременно чем-то угнетён. Правда, женщины, крепко связанные дружбой и ребёнком, обсуждая между собой состояние Фёдорова, тревожились лишь из-за его здоровья. Они не понимали, да и не могли знать истинных причин его тревоги, его беспокойства. Хотя, безусловно, усталость, переутомление играли существенную роль.
Несколько легче Фёдоров себя почувствовал лишь к концу февраля. Теперь, когда во второй раз им были прожиты эти месяцы, когда прошло несколько недель, дополнительных к той жизни, когда полностью исчезли приступы раздвоенности с ощущением пребывания одновременно в двух реальностях, он наконец- то обрёл душевное равновесие и смог разобраться в причинах своих тревог и страхов.
Дело было, как он полагал, во-первых, в его собственном трудном жизненном опыте. Нет, речь здесь не о работе, не о трудах или трудностях в обычном смысле: Фёдоров был убеждён, что человек, не переживший трудностей, не испытавший горечи поражений, отчаяния, бед, человек не трудящийся,– принципиально не может быть счастлив. Впрочем, в таком убеждении Алексей Витальевич не был ни одиноким, ни новатором. Ещё Омар Хайям сказал: Кто никогда не видел ада, Кто жил, беды не зная, Того и в рай пускать не надо: Он не оценит рая.
В силу таких убеждений Фёдорова, трудности и заботы последних месяцев, прожитых им 'двойной тягой', лишь укрепляли ощущение счастья. Но. Фёдоров был убеждён ещё и в другом: человеческое счастье на Земле недолговечно. Не только в силу смертности, а в силу неких ещё непознанных закономерностей, в какой-то степени знакомых многим, а ему, с его жизненным опытом, в особенности: после периода счастья непременно следует период бед, невзгод и несчастий, преодолеть которые не всегда возможно и дано не всякому.
Но самым скверным Фёдоров считал несправедливое, не Божеское, а, скорее, дьявольское устройство человеческой жизни, ибо многое, слишком многое зависело от злой воли облечённых властью людей. Собственно, и людьми-то властителей Фёдоров считал с натяжкой. Ведь нормальному человеку, богатому духом, развитому умственно, занятому делом, власть над другими людьми не нужна, не интересна. Стремление властвовать над другими – это нечто из области психиатрии (зачастую, вполне точно диагностируемое).
За примерами далеко ходить не нужно: Ницше с его воспеванием любви к власти, с его 'белокурой бестией' окончил дни в психиатрической клинике; Наполеон, жаждавший покорения мира, и Пётр Первый с его жестокостью, склонностью к насильственному 'реформаторству' страдали эпилепсией. Чезаре Ломброзо и Эрих Фромм, сами евреи по рождению, убедительно, основываясь только на фактах и статистике, показали, что стремление к власти является одним из психических свойств дегенератов, коих, по их сведениям, так много среди евреев, столетиями стремившихся жить изолированно, в гетто, не смешивая свою кровь с кровью 'двуногих животных'. Это стремление Эрих Фромм относил к неконструктивным, деструктивным свойствам психики, детально описывая свойства характера Адольфа Гитлера, особенности жизнеустройства и идеалов 'стопроцентных американцев', которые воспроизводят деструктивных честолюбцев, стремящихся к власти. Впрочем, в последнем вопросе Фёдоров был не вполне согласен со знаменитым психологом. Да, агрессивность англосаксов часто проявляется в стремлении к власти и нетерпимости к чужим, иным культурам Но агрессивность эту, приведшую к уничтожению более 100.000.000 индейцев Северной Америки, Алексей Витальевич связывал не только с образом жизни этого европейского племени, с особенностями его культуры, но также и с наследуемыми психическими чертами, вне связи их с дегенерацией (вырождением, говоря по-русски).
И вот теперь, живя в собственном доме, но в расчленённой России с убитой наукой, с последовательно уничтожаемой русской культурой, с почти уничтоженной экономикой, Фёдоров проанализировал свои настроения и ощущения, опыт дважды прожитых месяцев, положение собственной семьи, сохранённой его усилиями. Вывод был одновременно и утешительным, и ужасающим: да, ожидать катастрофы следует; но на этот раз она, вероятнее всего, придёт не изнутри, а снаружи – из злобного, жестокого внешнего мира, управляемого теми, кто выдаёт искусственно созданные, искусно направляемые процессы так называемой глобализации за нечто якобы естественное и неотвратимое. В действительности это – переход к фашизму, – был убеждён Фёдоров, – к фашизму всепланетному. Утопия, конечно. Кончина его предрешена. Но… сколько страданий причинит попытка воплощения этой утопии, сколько жизней унесёт, сколько породит несправедливостей, сколько отравит душ, сколько ресурсов – природных и трудовых – поглотит!
Эх, если бы можно было изменить вектор развития на рубеже семидесятых-восьмидесятых лет ХХ века! Сохранить бы СССР – этот реальный тормоз для наступления глобального фашизма, этот вероятный источник нового пути развития человечества – с главной духовной, а не потребительской компонентой! Ещё лучше было бы предотвратить приход к власти в СССР этого бородавчатого лысого Хруща – предтечи Горбачёва. 'Стоп! – остановил самого себя Фёдоров. – А с чего это я взял, что такое невозможно? Ведь прошлое моей собственной семьи я изменил!.. Поживём – увидим! А в крайнем случае.'
Приняв такое решение, Алексей Витальевич сумел вновь обрести душевное равновесие. Выехав в последние февральские дни 2004 года в Германию, заработал вполне приличную сумму. Да ещё и взял там беспроцентную ссуду. Так что ко дню Восьмого марта он смог устроить всем трём своим любимым женщинам (зачисляя в эту категорию и дочь, которой было лишь два с половиной месяца) грандиозный праздник. И жена, и мать улыбались, глядя на Алексея Витальевича: их любимый супруг и сын, судя по всему, сумел преодолеть какой-то невысказанный внутренний кризис, да и силы, видимо, прибывали с каждым днём.
В этой новой реальности Фёдоров не стал оформляться в службу занятости. Теперь-то он точно знал, что всё это совершенно бесполезно. Но главное было в ином: похоронив надежды на своё профессиональное трудоустройство, избрав в качестве главной жизненной цели счастье своих родных, благополучие своей семьи, Алексей Витальевич обрёл внутренний стержень, которого ему так не доставало долгие годы – всё время фактической безработицы после утраты профессиональной работы учёного- исследователя.
Он решил поступить иначе. Стояло по-балтийски холодное мартовское утро, когда Фёдоров с трудом запустил дизельный мотор машины, оставленной на ночь во дворе, а не в тёплом подвале.
– Опять заправщики халтурят! – подумалось ему, – Продают под видом зимнего летнее дизельное топливо.
После вчерашней оттепели подморозило, и наступившая гололедица наказала многих самоуверенных водителей за лихачество: на тридцати километрах от дома до въезда в Калининград он насчитал полдесятка легковых машин, уткнувшихся в придорожные деревья или лежащих в кюветах перевернувшимися. Да и в городе было не лучше: нетерпеливые и самоуверенные богатеи не понимали, что спеша в таких дорожных
