Скорей!
Вниз, упор на передние лапы, замереть, прижаться к влажным желтым иголкам. Глупый злой человек решит, что бедная обезьянка мертва. Тогда он уйдет. Ведь люди – не ягуары, они не едят обезьян!
Но что это с человеком? Почему он падает? Ах да, он слишком сильно подался вперед, и теперь вместе со сверкающей сталью нависает над бедной…
Ай-яй!
Надо убрать задние лапы, скорее убрать задние!..
Извини, человек, я не хотела!
Так получилось, случайно! Случайно! Наши задние лапы столкнулись, но бедная обезьяна не виновата, что ты все-таки упал! Ты кричишь, бедный человек? Жаль, что ты не умеешь падать, что ты упал прямо на правую лапу, в которой сжимал эту нелепую серую полосу! Тебе больно, с твоей лапой что-то не так?
Извини!
Извини, я уже убегаю, вот только заберу свою железяку, чтобы она тебя не раздражала, вот она в моей лапе, кувырок, уже встаю…
Какой же ты глупый, человек!
Зачем же ты поднимался мне навстречу, поднимался, не глядя? Бедная глупая обезьяна не виновата, что ты наткнулся на железяку! Зачем обезьяне вообще железяка?
Что с тобой, человек? Обезьянке страшно! Почему ты не встаешь? Тебе больно?
– Mort Dieu! Вы же убили его, Гуаира!
Пожимаю плечами и принимаюсь отряхивать мокрые иголки, налипшие на рубаху. Шпага так и осталась в теле – дотрагиваться до теплого эфеса нет ни желания, ни сил.
В глазах шевалье – ужас, такой же, как у мертвого маркиза.
– Знаете, когда вы упали, я уже подумал было… Черт, дьявол! Где вы научились такому?
До каменной стены мавзолея – всего несколько шагов. Не понимая, зачем, подхожу ближе, прикасаюсь лбом к холодным влажным камням.
Ужас, таившийся где-то глубоко, под сердцем, проступает, заполняет душу.
Священник не должен убивать! Даже такой, как я.
Простишь ли, Господи?
Хотя бы за это?
Поднимаю взгляд. На сером камне – еле заметные буквы, осыпавшиеся, полустертые.
L…I…B…E…N…T…I…S
M…E…R…I…T…A
Libentis merita – по заслугам жертвуя.
Это ли Твой ответ?
Комментарии Гарсиласио де ла Риверо,
римского доктора богословия.
Синьор дю Бартас, о котором с такой теплотой повествует автор, на самом деле безграмотный грубиян, ландскнехт, привыкший продавать свою шпагу кому угодно. Кстати, стихи, которые шевалье дю Бартас якобы цитирует – полнейшая выдумка автора. Во всяком случае, мне ни разу слышать их не доводилось. Насколько мне известно, они вообще не французские, а написаны и изданы где-то в Полонии или Валахии.
История с дуэлью чрезвычайно показательна. Здесь автор сбрасывает привычную маску и предстает в истинном обличье – холодного и расчетливого убийцы. Я почти уверен, что во время поединка отец Гуаира использовал не обычный, а отравленный шип, затем попросту подменив его. Не исключено, что и синьор Гримальди был убит подобным же подлым, обманным образом. Именно так и поступают иезуиты.
О его «раскаянии» и говорить смешно. На следующий день он допрашивал меня с особенным сладострастием. Его обезьянье лицо прямо-таки светилось довольством.
Глава VI.
Об откровениях еретиков и мумий, пагубности любострастия, а также о безумном астрологе, возжелавшем не токмо предвидеть, но и исправить Грядущее.
Монах-доминиканец: Не будь скаредным, сын мой! Ибо искупить грех – это значит купить.
Илочечонк: Купить? Но что?
Монах-доминиканец: Как что, деревенщина? Ясное дело, индульгенцию! Гляди – вот подпись, а вот и печать. Убийство – двадцать золотых, прелюбодеяние пятнадцать, грабеж на большой дороге – пять.
Илочечонк: Отец мой! Неужели я стану таким образом безгрешен?
Монах-доминиканец: Вот темнота! Ясное дело, только денежки гони! Заплатишь – и гуляй себе, аки ангел!
Илочечонк: Странно… Но раз так, вот тебе пять золотых.
Монах-доминиканец: Молодец! А вот тебе индульгенция по всей форме с подписью и… Ай! Ты что делаешь?
