Вдохновленный очередным кубком, славный шевалье принялся рассказывать о какой-то графине, которая в угаре страсти подстерегала беднягу-пикардийца за каждым углом. Я невольно позавидовал простой душе дю Бартаса. Маркиза Мисирилли хоронят завтра. Сегодня утром в храме Святой Инессы отпевали синьора Гримальди. Его отвезут в Пизу, откуда несчастный родом.
Шевалье уже все забыл.
Напрасно!
– Но только ничего не обещайте ей, мой дорогой друг! Эти тигрицы так и норовят сожрать нас с башмаками! Вот… Он об этом написал, слушайте!
В его руках оказался знакомый затрепанный томик. Я вздохнул. Сонеты, перемежаемые песней про марсельский вояж Бурбона, сыпались из дю Бартаса, словно сор из мешка.
– Вот… «Прости, что я так холоден с тобой…» А, это вы уже знаете! Тогда это…
Последний кубок оказался явно лишним. Томик выпал из рук, шевалье с трудом поднял его, расправил страницу.
Последняя строчка прозвучала пророчеством. Книга вновь скользнула на пол, шевалье недоуменно моргнул, махнул ладонью:
– Вот я и говорю… Трезвый… взгляд…
Достойный пикардиец оказался прав и на этот раз. Трезвый взгляд нам обоим не помешает. Ему – как проспится, а мне сейчас – пока еще не стемнело.
Как назло, вечер оказался совершенно свободен. Все, что я мог прочитать в Среднем Крыле, уже прочитано, сьер Гарсиласио видит приятные сны, славный дю Бартас составляет ему компанию…
Письмо лежало на столе. Я не стал отдирать ключ от бумаги. In corpora все это смотрелось лучше.
Прекрасная синьора желает заполучить на ночь попа.
Комедия, да и только!
Поп прячется в сундуке, Арлекин с мушкетом рыщет по комнате, а Коломбина…
Стоп!
Почему я подумал о Франческе?
Я – не великий знаток душ, тем более женских, однако театр учит многому. «Темные стены скрывают страсть». Что за чушь! Разве она могла написать такое?
Я прочитал письмо несколько раз – ее голосом. Не получалось. Никак! Да и не стала бы Коломбина писать писем!
Но ведь я ее почти не знаю! И кроме того, в Риме больше некому слать мне письма, написанные аккуратным женским почерком, да еще с грамматическими ошибками. После той, утренней встречи, мы так и не увиделись. Правда, коридорный говорил, что какая-то девушка заходила, спрашивала обо мне…
Ключ притягивал – красивая ажурная загадка. Меня еще ни разу не приглашали на ночные свидания. Об этом приходилось лишь читать – тайком, прячась от наставников. Плащ – на глаза, скрип ступеней, жаркие объятия на кровати с тяжелым пыльным балдахином…
Нет, не зря я не хотел принимать сан! Развратный поп – не просто смешно.
Противно!
Но с другой стороны…
Ох, уж эта другая сторона! Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься.
И вразумить меня некому: тихим словом, а еще лучше – кулаком по шее.
Совесть, как известно, самый лучший друг. С ней всегда можно помириться. В конце концов, в прогулке по вечернему городу нет греха, а если ноги случайно, совсем случайно, занесут меня к Рыбному рынку…
Я протянул руку к письму – и тут же услыхал стук в дверь.
Кажется, меня все-таки вразумили.
3
– Поправьте воротник!
Голос служки звучал так, словно мне предлагалось положить голову на плаху. Я неуверенно поднес пальцы к гладкому атласному сукну, покосился на зеркало.
– Так годится?
Обреченный вздох был ответом. Служка покачал головой и взялся за дело сам. Я почувствовал, как мне сдавливают горло.
– Его Высокопреосвященство не терпит неопрятности!
Огрызнуться я не мог – воротник впился в кожу, мешая дышать. Служка между тем схватил платяную щетку и занялся сутаной.
– Вот так лучше!
Лучше? Я вновь взглянул в зеркало – мутное, с пузырьками воздуха под потускневшей от времени амальгамой.
И увидел попа.
