тем, чем вы заняты. Кажется, в легендах о короле Артуре…
– А вы присоединяйтесь!
– А-а… А как?
И вообще, то, что здесь происходит – не так и серьезно. Крысиная возня! Мало ли было бунтов, мало ли резали и убивали! Гуаира! Вот что важно! Я не смогу вернуться, но можно помочь нашему делу и в Риме, и в Париже, и в Амстердаме. Здесь – мертвые хоронят своих мертвецов. Там – заря Грядущего…
Значит, решено? Я уже все сделал? По домам?
– Дорогой друг! Гложет меня подозрение, что сей предмет необходимо… э-э-э… отжать… выжать… выкрутить.
– Правда, шевалье? Меня тоже.
Вот и все! Измученная синеглазая девушка не будет плакать, сьера Гарсиласио отправят в башню Ноли, брат Азиний разыщет под Каневом столпника, просидевшего сиднем сто двадцать лет…
– Знаете, дорогой дю Бартас, все забываю вам сказать. В Риме, перед отъездом, я купил индульгенцию – на нас двоих. Она позволяет вернуться, как только мы увидим воды Борисфена.
– Но как же Киев? Эта, как ее… Лавра? Мы же с вами давали слово!
Больше всего хочется извиниться. За все – за подлую выдумку с дуэлью, за тюремные решетки, за «паломничество». Может, и простит – ведь мы с ним друзья!
– Индульгенция, шевалье! Ее продают по благословению Его Святейшества. Можете считать, что он лично вам разрешил.
– Но… Выходит, мы струсили? Паломничество – это же обет! Кто не выполнит Божий обет – тот трус!
Лучше бы он меня ударил!
Все верно!..
«Каждый, кто не следует Христу – презренный трус», – так сказал Святой Игнатий. Я забыл. Нет, не забыл – помнил, потому и убеждал сам себя, потому и валялся в теньке, не желая открывать глаз!
Презренный трус!
Правильно!
Илочечонк, сын ягуара, слишком долго жил в людской стае. Он заразился худшей болезнью – постыдным страхом за собственную жизнь.
Да, я начал забывать Гуаиру. Иначе бы не пускался в философствование, глядя на поднесенную мне чашу. Какая разница, что в ней? Она – моя!
– Седлаем коней, шевалье!
– Но… Да, конечно! Признаться, я уже начал волноваться. Однако же ваша индульгенция…
– Считайте, что я ее порвал!
2
В степном океане много дорог. Много – и ни одной. Ты сам прокладываешь себе путь через зеленые волны.
На север? На запад? На юг?
Мы могли свернуть на северо-запад, на Чигирин или Черкасы. Так ближе к Киеву.
Могли направиться еще западнее, прямо на Умань и Ладыжин. Это путь на Краков.
Я приказал ехать точно на запад. Слева – днепровские плавни, впереди – река Томаковка и Красный лиман, за ними – Микитин Рог.
Степные корсары первыми нанесли нам визит. Я решил быть вежливым – и самому завернуть к ним в гости. Микитин Рог, речка Пидпильна, густые плавни вокруг…
Сичь – казацкий Порт-Ройял.
Шевалье декламировал, не слезая с седла. Теперь ему не требовалось каждый раз доставать томик без обложки. Кажется, он умудрился выучить сонеты наизусть.
Дю Бартас величественно махнул рукой и обернулся, явно ожидая одобрения. Увы, лишь я поспешил воскликнуть: «Браво!». Сьер римский доктор ехал чуть в стороне, делая вид, что ничего не слышит, брат Азиний… Да что с него взять? А панна Ружинска…
– Гей, Адамка, то не вирши ли рецитуе пан мечник?
Неужели догадалась?
– Так, панна зацная. Моцный и пышный пан дю Бартас рецитуе вирш про гугенотскую ребелию в Королевстве Французском. Той пиита-ребелиант архикнязя Гиза сугубо лает та скаржится на декохт, то есть, неимение, воды…
Фу! На каком это я языке?
