именовал. Грех это, сын мой! За иудеев да марранов-выкрестов заступался – и это грех. На учителя своего лжесвященника Рикардо Переса не донес…
Сцепил я зубы, отвернулся. Раскопали! Все раскопали, гады! Даже падре Рикардо в могиле его неведомой не забыли.
– А вот и посвежее грехи. Спознался ты, Гевара, с суккубом мерзким, что обличье некой сеньоры принял, и говорил с ним, и общался всяко…
Эх, и взяло тут меня зло! Взяло – к роже этой гнусной кинуло:
– Я общался? Я?! Да она же сама, маркиза де Кордова…
Осекся – понял. Да только поздно – оскалил фра Луне зубы, горбуну кивнул:
– Признался! Пишите, брат, пишите, не отвертится грешник. А ты кайся, Гевара, хуже не станет. Значит, не с одним суккубом знался, а? Я ведь не об ее сиятельстве говорил. Побывал ты со знакомцем твоим, что именует себя Доном Саладо, в замке колдовском, Анкорой называемом. И общался там с душами проклятыми, неупокоенными. После чего вызвал ты способом зломерзким колдовским суккуба, обличье сеньориты Инессы Новерадо принявшего, что в года давние жизни себя лишила…
И снова – будто не со мною это. Будто не мне об Инессе жердь эта вещает.
Кто же разболтал, а? То ли священник лысый, то ли парни в Сааре. Значит, теперь и до идальго моего калечного доберутся!
…Выходит, нет никакого замка? Не отстраивали его родичи старого дона Хорхе, не уезжал сеньор Новерадо из Вальядолида…
Закрыл я глаза. Нет, ерунда, опять ловят. Сперва на словах, теперь – на грехах.
Не верить! Ничему в стенах этих проклятых верить нельзя!
…Но ведь о маркизе де Кордова я, выходит, как поверил? А как не поверить было?
– И вручил оный суккуб тебе, Гевара, амулет сатанинский – платок с узлами, что все грехи смертные воедино связывает… Достаньте!
А фратины в ризах зеленых уже на подхвате. Схватили за плечи, рубаху рванули.
…А я о булавке с камешками синими подумал. Не знают, выходит?
– Вот, святой отец!
Открыл я глаза. На черной скатерти лежит платок…
– Ага!
Переглянулись жердь с горбуном, наклонился фра Луне, пальцем длинным шелк ковырнул.
– А узлы где, Гевара? Узлы, спрашиваю, где?
И уже не радость в его голосе – страх. А мне хоть на миг, но легче стало.
Успел!
– Узлы где? Где?! Развязал? Да ты же… Ты!..
Дернулась его рука, знамение крестное творя. Отшатнулась жердь, побледнела:
– Сатана… Сатана! Vade retro! Vade retro! Уведите его, уведите!
И снова тьма черная в углу – подступает, ползет. Ближе, ближе… Вот-вот схватит, вот-вот в горло вцепится.
Понял я, наконец, отчего не спешат тут, в Супреме, отчего подумать дают. Не та мука, что тебя мучают, а та, что сам себя терзаешь. От страха – к надежде, от надежды – опять к ужасу смертному. Да не просто так, а чтобы с толку сбить, чтобы с копыт сковырнулся. Вроде как в яме по кругу водят, только с каждым разом круг все меньше, яма все глубже…
И ведь вправду – не понять ничего. Могут убить – и не убивают. Пытать хотят, на дыбу вздергивать – и не трогают.
Или потомить решили, муки предсмертной похлебать вволю? А для чего тогда про иудеев читать давали? И про маркиза этого проклятого? Или у них тут левая рука не ведает, чего правая творит?
…Не удержался – снова на тень взглянул. Вроде там же она – а, вроде, и нет. На палец, на ноготок – но ближе подползла.
Покачал я головой, усмехнулся горько. Как же, не знают руки эти! Все знают, потому как голова имеется. А в голове той задумка созрела. Про меня, про Начо Белого. Потому и пугают, потому и бумаги читать дают. Чтобы доспел, значит.
…Не ошибся я! Ползет тень, близко уже совсем. Вот-вот вынырнет Он, Тот, что к таким, как я, приходит…
И чего же со мною сотворить хотят? И колесования им мало, и пытки. Оговорил чтоб кого? Предал?
Или еще того хуже?
То ли шорох прошуршал, то ли дверь заскрипела…
ХОРНАДА XXXV.
