– Да знаю, – скривился я. – И стараться не надо. У бара всегда две-три галеры дозором ходят, даже посылать никого не требуется.
Была у меня, конечно, надежда. Была, теплилась – выпустит нас дон Фонсека. Не в благодарность – из выгоды. Слабенькая такая надежда, маленькая…
– Даже если вырветесь, Начо. Даже если переплывете море-Океан, доберетесь до какой-нибудь земли. И что дальше? Через несколько лет португальцы или наши туда приплывут…
– А, может, и нет, сеньор, – перебил я, слова бурдюка-шкипера вспоминая. – До такой земли только Кебальо – Кормчий Господень добраться может. А каждый Кормчий особое видит, значит, и особую землю откроет. Так что у нас вроде как своя страна будет, а у кого другого – своя!..
…Хоть бы у сеньора Кристобаля Колона, итальяшки этого. Доплывет ежели, будет ему земля – с золотом. Много-много золота, да? Гроозен гольд!
А зачем нам с Доном Саладо гроозен гольд?
Моргнул толстячок, подумал, снова моргнул:
– Да о чем вы, Начо? Это же сказки. Просто сказки! Ну, Дон Саладо – еще ладно, но вы?!
Встал я, плечами повел. Набегался за день, и за ночь набегался.
А все одно идти надо.
– А чего я, сеньор Рохас? Чем я Дона Саладо хуже? А насчет сказок – ошибаетесь вы. Не станем в сказки верить – тут и Старая Кастилия наша кончится. А правда это, неправда – для того и плывем. Увидеть чтобы.
Схватился толстячок за голову свою, премудростями набитую. Схватился, застонал. Не иначе от жалости, что времени нет – меня лечить чтобы. По системе своей.
Да только зачем лечить? Ясное дело – заразил меня мой идальго, потому как хворь у него – самая опасная, мигом пристает.
Заразил – ну и пусть. Не жалко!
– Ну так чего, сеньор Рохас? – улыбнулся я. – Обнимемся на прощанье или вежество проявим – поклонимся только?
Увидел я каравеллу – и одурел. Даже близко подходить не пришлось. Только через Альменилью-вал перебрался, только на пристань взглянул…
Дева Пречистая, Михаил Святой!
И на этом мы через море-Океан поплывем? Тут бы до Трианы добраться – не потонуть на корыте этом!
Поглядел я на небо серое предрассветное, на тучки уходящие. А может, успею еще? Скручу Дона Саладо, через седло перекину, увезу куда подальше. Дождь кончился, конечно, но пусто еще на улицах, ждет народ, пока вода схлынет. Авось, успеем!
Махнул я рукой, начал вниз спускаться – к пристани. Спускаться – да последними словами себя крыть. Кого слушал, Начо? Шкипера этого пьяного?
…Не каравелла – лодка какая-то. То, что палубы нет, и так ясно было. Но чтобы такая маленькая! Хорошо, ежели в длину двенадцать брасов будет, а в ширину – четыре. Так ведь меньше поди! В тольдилье[65] разве что козу спрятать можно.
Зато – три мачты парусами косыми латинским хлопают. Прямо как у взрослых!
Делать нечего – спускаюсь. А навстречу – то ли вой, то ли ор.
Ну конечно! Распелись с утра пораньше. Сколько же народу в эту скорлупу влезет? Два десятка – много будет!
Подошел поближе – и ясно все стало: воду черпают. Оно и понятно – знатный ливень был. Как только не потонул «Стяг Иисусов»?
– Бьистро, бьистро, парни! Прилив не ждать, море-Океан не ждать!
А вот и бурдюк персоной собственной – отважный шкипер ван дер Грааф. На самой корме пристроился, руками машет, что твоя мельница:
– Бьистро! С рассветом, с солнышком первым, якорь вира!
А парни (ну и ряхи, не к ночи увидеть!) и стараться рады.
Сглотнул я, такое услыхав. А с другой стороны, чего еще от бурдюка-шкипера да от парней его ожидать?
– Начо!
Даже не узнал я в миг первый рыцаря моего калечного. Словно в плечах стал шире, словно помолодел. А борода – ну прямо как у Сида Компеадора!
– Поистине вовремя ты пришел, Начо, ибо с рассветом отплываем мы…
Покосился я на каравеллу нашу. Делать нечего – отплываем. В море выйдем, через бар прорвемся – и то хорошо. А до Лиссабона ежели – так и вообще Деве Святой хвала!
– К тому же должен сказать тебе, Начо, что будет у нас в путешествии этом спутник нежданный, точнее же – спутница…
