Ну, знаете, той, что от деревянного моста, который на тринадцати лодках, идет. Рыцарь этот, ваше сиятельство, человек страх как скромный, обузой быть не желает, потому и к вам ехать не хочет. Но ежели хотите, я его уговорю. Прямо сейчас туда отправлюсь.
И ищи ветра в поле!
– Нет. Его и так найдут. А вы пока здесь побудете.
Твердо так сказала – и в глаза мне поглядела.
Понял – не выпустят.
Всем хороша комната оказалась – та, куда меня поместили. И окно большое, и кровать широкая. Мягкая кровать! Только засов на дверях не изнутри, а снаружи.
Плотник перепутал – не иначе спьяну мастерил.
Запирать все же не стали. Гуляй по коридору да в другие комнаты заглядывай. Правда, все комнаты запертыми были. И не на засов – на ключ. А из коридору хода нет – тоже заперто. Прошелся я взад-вперед, послушал. И почудилось мне, что за одной из дверей вроде как шевелится кто-то. Прислушался, ухо к двери приложил. Точно!
Ну что же, теперь можно и губы приложить. К замочной скважине.
– Сеньор, а сеньор!
Шевельнулось, замерло.
– Сеньо-о-ор!
Нет, не отвечает сеньор! Или сеньора. А может, они тут собаку заперли? С них станется!
Осталось одно – на подоконник забраться и в окошко смотреть. Тем более, второй этаж, далеко видно.
А виден был из окошка сад – тот, что дом окружает. Густой такой сад, схорониться легко – если искать станут. А что? Окошко широкое, решеток нет, вниз слезть – раз плюнуть. Вот стемнеет только…
Подумал я – и сам себя одернул. Потому как хуже нет, когда другого за дурака считаешь. Сам в дураках враз окажешься. А тут дураков нет – если маркиза булькающего не считать, конечно. Так что окошко это неизвестно куда еще ведет.
Значит?
Значит, поглядим. Итак, сад, в саду – деревья всякие: и апельсины, и маслины, и мандарины, и просто тополя с кленами. За деревьями – забор. Не то, чтобы высокий, но и не слишком низкий. А поверх – ничего, ни решеток острых, ни чего-то иного. Словно зовут-приглашают – в окошко, по-над деревьями, к забору. А поскольку дураков тут нет…
Значит, собаки. Или сторожа. А скорее всего, и то, и другое. Правда, сейчас день, никого не видать – ни тех, что на лапах, ни тех, что на ногах.
Но и это тоже ничего не значит. И такое видеть приходилось – тишь да гладь, да благодать божья…
Высунься, высунься, называется.
…Только бы идальго мой геройствовать не начал! С него станется. Еды-то ему принесут, заплатил я хозяину. И не выпустят – за это тоже заплачено.
А там и я подоспею.
В общем, решил я не спешить покуда. С тем и с подоконника слез.
А тут и дверь в коридоре грюкнула.
– А-а-а-а-а-а-а! О-о-о-о-о-о-о! Галатея, а-а-а-а!
Что-то знакомое! И что-то, и кто-то.
Сеньор Адонис, все в том же балахоне и колпаке, дверь подпирать изволили – ту, что в одну из комнат вела.
Лбом.
Подпирать – и выть. Тоскливо так, протяжно.
– Галате-е-ея!
– Помилуйте, сеньор, – не выдержал я. – Да что это с вами? И разрешите загадку – отчего это вы ее сиятельство Галатеей обзываете? Маркизу ведь Беатрисой кличут!
…Не просто Беатрисой (представились мне ее сиятельство), а Беатрисой Марией Селестиной Анной. Но уж не Галатеей – точно.
– А-а-а-а-а-а-а! Галате-е-е-е-я-я-я!
Ну и дом! Один булькает, другой воет, третий за дверью скребется.
И всех запирают!
Огляделся я по сторонам – никого, пусто в коридоре. Человек пропадает, чуть ли не дверь лбом пробить пытается – а помочь некому!
Взял я Адониса этого, встряхнул, как следует.
Умолк!
Умолк, зубами клацнул, на меня поглядел. А глаза пустые, какие-то белые…
