Постоял я у входа, на башку мавританскую поглядел, что прямо из стены глаза пялит (как живая сделана, ночью страшно даже). За дверную ручку взялся…
Обернулся. Назад поглядел.
…Пусто на улице, никого нет. С заходом солнца только пикаро здесь и шляются. И не шел за мной никто. Корчете[47], крючка проклятого, я бы сразу заметил-срисовал. А в «Мавре» гостей не выдают, порядки такие. В общем, места знать надо!
Помянул я Деву Святую – хранила чтобы, толкнул дверь.
И ударили кастаньеты!
Поймал я челюсть, на место водворил, огляделся…
Эх, славно у «Мавра»! И народу полно, и место свободное в самом уголке осталось, и весело здесь, не заскучаешь. Вона, как отплясывает, чернокосая!
…Одно странно – опять цыганка! Да что это я? Мало ли цыганок?
А как сел за стол, как кивнул мальчишке, чтобы вина принес, так и совсем успокоился. Шляпа на мне, та самая, у Дона Саладо одолжил, плащ черный, перчатки даже. Никто меня в таком виде не признает. Потому видом я точно идальго, из тех, что победнее. Скучно его милости стало, вот и пошел гулять по Севилье.
…А кто и узнает – молчать будет. Вон, хозяин за стойкой даже ухом не повел, а ведь знакомы! Места тут такие. Вот только цыганка…
…Отплясала черноглазая, отзвенела кастаньетами, косами черными тряхнула. А в ответ иной звон пошел: посыпались градом монеты. Я тоже не оплошал – кинул пару мараведи, потому как скучающему идальго жадничать грех. Смеется черноглазая, хохочет, а мордачи, что ныне вечером сюда заглянули, из-за столов повскакивали, лапы к ней тянут. Да только зря тянут. Плясунья глазами черными своими блеснула, ладошку подняла. Хлоп! Словно таракана задавила. Хлоп! Хлоп! Хлоп!
Отдернулись лапы.
То-то!
А я винца хлебнул, шляпу на самый нос надвинул и вроде бы как в задумчивость впал. Не приставали чтобы. Правило тут такое: ежели сеньору общение не по душе, то и лезть нечего. Это попозже, как наберутся, драться полезут. Да мне попозже и не надо, мне бы до колокола досидеть.
Приложился я вновь к кружке глиняной…
Это что же творится в мире? Ну зачем честному пикаро такие напасти? В Бургосе ищут – ладно, за дело, из Касы тамошней ушел. В Сарагосе – тоже, грешен. Но в Севилье? И главное, за что? За измену!
Даже пот меня прошиб, потому как дошло наконец. «За измену преступную государыне нашей Изабелле»! Это ж я вроде как вне закона! Каждый корчете, альгвазилишка каждый, любой стражник коситься станет. А тут еще и Эрмандада! Там парни простые, увидят белую башку и за веревки возьмутся – вязать. Сто заберут, девяносто девять отпустят.
…Понятно, кто этим сотым окажется!
Значит, из Саары – ни ногой. А еще лучше – в Калабрию перебраться, там у Калабрийца брат имеется – такой же толстый, только не Пабло, а Педро. А, может, не в Калабрию даже, а куда-нибудь в Сицилию…
Фу ты, до чего страх довел! В Сицилию? Да ни за что!
И кто все-таки удружил? Не иначе, его сиятельство, дон Федерико, маркиз булькающий. Только быстро что-то…
– Чего грустишь, мачо?[48] Угости, не жадничай!
Замечтался! Неужто плясунья? Приподнял я краешек шляпы – чуть-чуть, чтобы башку мою белую не засветить.
Она!
– Ты, вижу, мачо, при деньгах сегодня. Угости, угости, красивый!
Тут уже плясунья! Рядом, на скамейке. Локти голые на стол поставила, в темных глазищах огоньки горят. Смеется!
– Страх люблю, чтобы красивые – да с деньгами! А я и сама красивая, мачо. Так что угости Костансу, тряхни серебром. Гульнем, мачо, пустим ночку дымом!
И в ухо мне дышит. Сладко так, враз размякнешь!
Щелкнул я пальцами, мальчишку подзывая, дабы принес чего получше. Гульнуть? Отчего бы и нет – пока колокола не зазвонили.
А Костанса эта на меня поглядывает, улыбается.
– Да не хмурься, мачо! Знаю я, как горе веревочкой завивают, все забудешь. Жена есть – жену, невеста – и невесту. До утра ничего помнить не будешь, а утром, как деньги останутся, снова начнем. Только не останутся, я до денег жадная и до красавчиков жадная. Таких, как ты, мачо!
И плечиком жмется – ближе, ближе. Народец, что рядом сидит, похохатывает, подмигивает. Повезло, мол, парню, этакую чернокосую отхватил. Хоть до утра, а радость!
…Всегда чернявые мне нравились. А эта – лучше всех. Меня помладше, крепкая, все, что требуется, при ней, губы горят, на щеках – ямочки, а в глаза взглянешь – на месте помрешь.
