– Сир-е-ена-а-а-ас!
Фу ты, бес! Стража! Патруль ночной. И как раз там, куда мне идти требуется.
…Вот для этого певунью я и прихватил. Подозрений меньше будет. То есть, не будет вообще. Идет себе идальго при плаще и шляпе – и при девице. Спите спокойно, жители славного города Севильи!
Повернул я направо, Костансу поближе прижал, носом запах ее кожи втянул…
Эх-ма!
А вот и стражники, обалдуи-альгвазилы. В шлемах, в латах, и копья при них, и мечи. Топчутся на месте, на нас не глядят. А чего им на нас глядеть? Идем себе, никого не…
– Сеньоры! Сеньоры!
Даже не заметил, как руку отняла, как в сторону кошкой отпрыгнула.
– Сеньоры! Это Игнасио Гевара! Бланко это, Астуриец!
…Вот тут я и вправду в столб превратился.
– Хватайте его, хватайте, сеньоры! Это я его выдала, Костанса Валенсийка, мне награда! Да хватайте его, чего стоите?
В одном повезло – не Эрмандада это. Те бы сразу сообразили. А эти дурни замешкались, пиками задергали. На мгновенье всего, на малую песчиночку, что из ампольет падает.
Хватило!
Плащ с плеч, шляпу на мостовую…
– Стой! А ну стой, кому говорят! Сто-о-о-о-й!
…А вот сейчас!
Ходу!
Эх, недаром мне сегодня все цыганки мерещились! То есть, не мерещились, конечно. Наверно, она меня еще на Барабане приметила, подошла, убедилась…
А то, что Начо Бланко в «Мавр» заглянет, любой пикаро догадается. А может, и проследила.
Ходу!
…Словно я снова Бланко Малыш, Бланкито с площади Ареналь, заморыш из Астурии, что пирожки у торговок воровал. Тогда каждый день бегать приходилось. Так что все знакомо. И забор, через который перелететь следует, и пустой патио (никто в этом доме не живет, говорят, в плену хозяин – в Алжире), и еще один забор…
Переулок… Сзади кричат, да уже не так громко. А вы чего думали, Белого Начо поймаете?
Ходу!
Только за Хиральдой, возле галереи Градас, и отдышался. Тут уже бегать опасно – стража всюду. Ничего, ушел!
Отдышался, осмотрелся, цыганку чернокосую добрым словом помянул.
…Зря это она! Или думает, что Живопыра ее защитит? Так он первый на дагу плясунью эту нанижет. Ведь я уже не Малыш Бланко с Ареналя.
Ладно! Об этом можно и потом. А сейчас…
Поглядел я на площадь, хмыкнул. Вот это «сейчас» и наступило.
Идет!
От врат соборных, мимо галереи, мимо колонн пузатых, прямиком в тот переулок, что к Бирже тянется. Высокий, чуть сутулый, руками при ходьбе дергает, правую ногу чуть подволакивает. А сутана на нем старая, а от сутаны звон тихий – ключи на поясе переговариваются.
Потому и от самых врат соборных шел. Лично он врата эти каждый вечер запирает – никому не верит.
Идет. И я за ним, тихо так. Он мимо Биржи, и я мимо Биржи, он по улице Красильщиков – и я туда же. Близко не подбираюсь, на полсотни шагов впереди держу.
Так и топаем. Вот и эмирский замок – слева, а вот и Башня Золотая, как раз впереди. Это днем она золотая, когда изразцы под солнышком сияют, а сейчас – черная, огромная, страшная. Поглядел я на нее…
– Сыне мой! Буде ты Начо Бланко, то сюда гряди. А ежели иной кто-то – вразумлю телесно, мало не будет!
И когда только остановиться успел? И как увидел? Глаза у него на затылке, что ли? А каков голосина! Куда там Калабрийцу!
Делать нечего, подошел. Подошел, склонил голову:
– Благословите, падре!
Качнул бритой головой, фыркнул:
– Тебя, сыне, должно кулаком благословлять – по шее твоей грешной. На, лобызай! Да не морщись, не мне руку целуешь, а сану моему почтение воздаешь, оглоед!
Приложился (куда ж деваться?), про «…et Spiritus Sancti» выслушал.
