когда с тобой рядом любимый…
– Угу.
Осеклась. Именно что «угу», Папия Муцила. Пастушок пришел к своей пастушке, поиграл ей на свирели, потом они поужинали, потом…
– Пойдем.
Наконец-то лунный луч решился коснуться Его лица. Всего на миг, но мне хватило. Страх исчез, оставшись там, на ступенях. Ты – не пастушка, Папия. И поздно дрожать!
Пустая улица, темные окна, черные кроны спящих пиний. Куда мы? Если как тогда, в Капуе, то кладбище совсем в другой стороне, оно чуть ниже, а мы идем…
Впрочем, разницы нет. Сейчас у Него на ладони вспыхнет огонек.
– Погоди!
Остановился, взял меня за плечи.
– Сегодня умирать не придется, моя обезьянка. Не бойся!
Кажется, Он улыбнулся. Или мне просто захотелось увидеть Его улыбку?
– Река с кувшинками, Папия, вспомни. Река с кувшинками, текущая от истоков к устью.
– Помню, – кивнула. – Сейчас ты сорвал кувшинку, Учитель.
– Нет! Просто твой стебелек стал очень длинным. Мы не покинем реку, мы просто проплывем немного вниз. Иди – и не удивляйся. Пойдем!
Пошли. Приказ ясен – не удивляться. Не удивляться – и не бояться тоже. Хотя бояться пока что и нечего – сонная улица, сонные дома, лунный огонь со всех сторон.
Учитель шагает быстро, очень быстро, но я почему-то успеваю. На миг показалось, что земля ушла из-под ног, что мои босые ноги упираются в пустоту…
Сказано же – не удивляться!
– Объясню, обезьянка. Ты ведь все-таки Ученица!
Смеется. И мне уже все равно, пусть улица стала какой-то другой, и пинии исчезли, и даже Луна.
– Ты зажгла маяк, помнишь? Там, в заброшенном храме. Теперь вокруг много маяков, и Мне легко найти дорогу. Мы не поднимаемся вверх, просто скользим по реке.
Пиний нет, улица стала шире, под ногами – не пыль, а камень. Нет, не камень – ровное что-то, шероховатое. Серое.
– Сейчас будет разговор. Еще не знаю, важный ли, но кое-что будет касаться и тебя, Папия Муцила.
– Угу!
Кажется, успокоилась. Итак, вокруг дома – многоэтажные, как в Риме, улица уже не пуста, вместо пиний – что-то совсем другое, не разглядеть пока.
– Особо не волнуйся. Представь, что вновь ведешь переговоры с Серторием.
Легко сказать! А что это там, впереди? Эти… автобусы? Нет, но похожи.
– Ой!..
Еще бы не «ой»! Чуть не упала. Была босая, а теперь…
– Еще не привыкла?
Привыкнешь тут! Вместо туники – что непонятное, короткое, еле до колен. На ногах сандалии, странные такие, на голове вроде бы шляпа, только маленькая. А в руке – что-то тяжелое. Сумка? Нет, сумочка, тоже маленькая. Чуть не уронила.
И зеркала нет, вот незадача!
– Постой!
Отступил на шаг, прищурился.
– Брат умрет от зависти. Ты сегодня очень красива, моя обезьянка!
И вот тут-то мне стало стыдно. То есть, не стыдно даже, а как-то… Он понял.
– Не обижайся, Папия Муцила! Мы, Сыновья Отца, еще не успели постареть. И если приходится встречаться здесь, на Земле, как не похвастаться?
– Чья обезьянка лучше? – не выдержала я.
– Чья обезьянка лучше. В сумочке – косметика, но она тебе ни к чему в эту ночь. Ты сама сказала: когда рядом с тобой любимый…
Не выдержала – зажмурилась. Эномай… Может, он видит меня во сне, говорят, я умею навевать сны. Пастушка бросила пастушка.
– Сигарету выдать?
Потом, когда все вспоминалось… Не сразу: вначале обрывками, клочьями, затем – осыпавшейся фреской в старом храме, странным сном, видением. Удивляло одно – как быстро я переставала удивляться. И новым словам, и новым мирам. Наверно, слова Учителя – не просто слова. Не удивляться – и не бояться тоже.
Но чего бояться? Обычная летняя таберна… Нет, обычное летнее кафе, обычная летняя ночь. Шум автомобилей, горящие огни реклам, высокая темная бутылка на столе…
– Твой брат опаздывает?
– Нет, это мы пришли чуть раньше. Тебе надо… адаптироваться, Папия Муцила. Что такое «адаптация» понятно?
Отхлебнула из рюмки (вино, кажется, называется «шампань»), задумалась.
Учитель не торопил. Его рюмка так и осталась стоять на скатерти, в сильных пальцах – дымящаяся сигарета, третья подряд.
– Адаптация… Понимаю, но… Через «а» – или через «о»? Привыкание к незнакомому – это через «а». Но если через «о»…
Рюмка дрогнула, чуть не выскользнув из руки. Адоптация! Тухулка, этрусский бог…
– Ты и об этом узнала, моя обезьянка?
– Угу.
На Его губах мелькнула улыбка. Быстрая – как удар ножа.
– Разобралась? Или помочь?
Еще бы год назад… Нет, и тогда я бы, скорее всего, отказалась. Теперь же… Теперь я успела повзрослеть.
– Не разобралась, Учитель. Но помогать не надо. Это не Твоя тайна, правда? И не Твоя власть?
Это я тоже успела понять. Тухулка, подземные демоны, странные святилища в гладиаторских школах. Что-то иное, совсем иное!
– Умная обезьянка!
Я ждала, что Он улыбнется. Не дождалась.
Мы поговорили об этом позже, много позже, когда мне уже было все равно. «Я бы тебе ничем не помог, Папия Муцила, – развел руками Он. – И никто не помог бы. Даже Отец».
Я не спросила, почему. Уже знала.
Зеленая бутылка прикоснулась горлышком к моему бокалу.
– Не надо, – поморщилась я. – Потом… Когда придет Твой брат. Как я понимаю, это не
Кто именно, уточнять не стала, однако Он понял. Широкая ладонь на миг сжалась в кулак… разжалась.
– Конечно, не тот, Моя обезьянка! Просто один из Моих братьев. Он… Да ты сама увидишь. И узнаешь. Как только заметишь в толпе женщину… Такую… Самую.
– Самую – что? Самую красивую? – поинтересовалась я, разглядывая публику. Пока – ничего особенного. На женщинах такие же платья и шляпки, как у меня, мужчины – в брюках и куртках, что твои галлы. Такие куртки тут называются… пиджаки, да, конечно.
Ночь, музыка, звон бокалов. Кто-то уже танцует, парочка за соседним столом вот-вот в поцелуе сольется. Вот уж не думала, что привыкать к чужому миру так легко!
– Не красивая. Просто – Самая. Когда мы с братьями встречаемся на Земле…
– Угу!
