Не выдержала – отвернулась. Боги ничем не лучше людей. Чем не пир у совершеннейшей Юлии Либертины? Каждый хвастается своей обезьянкой.
– Нет, Папия Муцила!
Я дернула плечом. Еще и мысли подслушивает. Богу все можно, как же!
– Да, Учитель! Наверное, и танцевать перед Твоим братом придется? Кто кого: я или эта… Самая? А танцевать как – голой? Или тут такое не принято?
Танцевали здесь и вправду странно. Не голыми, конечно, зато друг к другу прижимаясь. У нас подобного в самом последнем лупанарии не увидишь!
– Прикажу – станцуешь.
Тихим был Его голос, не голос – шепот почти. Но я услышала, услышала – замерла.
– Прикажу – умрешь. Посмотри на меня!
Его глаза…
– Да, Учитель, – еле слышно выговорила я. – Прикажешь – умру.
– Открой сумочку!
Щелкнул маленький смешной замочек – и я зажмурилась от невыносимого блеска.
– Надевай. Это – на шею, там еще есть кольцо.
– Боги!..
Таких камней я никогда еще не видела, даже в хозяйском доме, даже в Риме. Непослушные пальцы никак не могли справиться с застежкой.
– Вот так! – Его рука на миг коснулась моей кожи, отдернулась. – Кольцо на правую руку, на безымянный палец. Ты ведь замужем. Здесь так принято.
И такие кольца носить принято? Белый огонек рядом с зеленым, маленькая змейка… Эномаю бы показать!
– Эта мишура не нужна ни мне, ни тебе, Папия Муцила. Но считай, что… Самую мы уже почти победили. В этом мире соединения углерода в чести. Смешно, конечно!
Про углерод спрашивать не стала, не ко времени. Но вот мир…
– Странный мир, – понял Он (или вновь мои мысли услышал?). – Недавно была война. Большая война, страшная. В этой стране, там, где мы сейчас, погибло более миллиона молодых здоровых мужчин.
Миллион? Тысяча тысяч? Я невольно оглянулась. Кто же остался?
– А скоро будет еще война, на которой погибнет куда больше. А они…
– Танцуют, – поняла я.
– И готовят новую войну. Все одно к одному – недаром Мой брат предложил встретиться здесь.
Хотела спросить, почему. Не успела. Ее увидела – Самую. Увидела, замерла.
Потом… Потом, когда я узнала о ней куда больше, поняла: она действительно была Самой. Наши судьбы чем-то похожи, обоим пришлось прожить долго, очень долго. Прожить, пережить всех и все. И теперь, когда я давно старуха, мне очень хочется поговорить с ней, тоже старой. Сесть у огня, вспомнить былое. Учитель сказал, что она плохо умирала. Хорошо, что Он не рассказал, как буду умирать я.
А тогда… Нет, не тогда – немного позже.
– Ревнуешь, обезьянка?
– Ревну… Учитель! Я не… не…
– Назови сама.
– Ну… Просто… Не понимаю! Она же некрасивая, разве что ноги… Не смейся, Учитель! Я понимаю, что человек это не ноги и не руки, а женщина – тем более. И даже не лицо, так у нее и лицо…
– Если тебя так задело, что чувствуют мужчины, представляешь? Мой брат знал, кого выбрать. Но Я тоже не ошибся, хотя по сравнению с ней ты – сельская девчонка, не знающая даже, что делать с собственным телом. Как она двигается, а? Только… Ты Моя ученица, она – просто рабыня. Очень дорогая рабыня. Ты тоже поняла это, Папия Муцила?
– Давно ждешь, Хэмфри?
– Ты точен, как Биг-Бен, Майкл! Падай, я заказал торт «Галуа».
– Лучше бы «Онтроме». Любою фрукты.
Их губы шевелились, произнося пустые слова, но почти не слушала. Губы лгали – не лгали глаза. Настоящий разговор шел неслышно.
А сразу видно, что братья! И лица похожи, и плечи широкие ткань темную рвут. Только глаза у Майкла не зеленые – голубые, как утреннее небо.
Не только глаза, конечно. Совсем другой он, Майкл, брат Учителя. Похож – но другой. Учитель совсем не изменился, чужая одежда на Нем столь же обычна, как и темный плащ. А вот Его брат… Так и кажется, что под темным пиджаком – сияющая золотом мантия. Царевич. Майкл Великолепный.
Та, что была с ним, присела рядом, молча протянула пустой бокал, улыбнулась…
Нас не представили. Разве обезьянок представляют друг другу?
– Мы только что с премьеры. «Матушка Кураж» Брехта. Не видел, Хэмфри?
…А на каком языке они говорят? Не на латыни, не на оскском, понятно. Или тут заклятие тоже отменили? То самое – Вавилонское?
– «Матушка Кураж»? Еще увижу, лет этак… через десять. В Восточном Берлине.
– Восточный Берлин? Ну, знаешь! Социалистическое искусство, конечно, самое передовое в мире…
Решилась – поглядела на нее, на Самую. Неужели она ничего не понимает?
Заметила! Тонкие губы еле заметно дернулись, опустились веки… Понимает! И, кажется, куда больше, чем я. Пустой разговор – просто пристрелка. Лучники и пращники дают первый залп…
– Ах, да! Я же вас не познакомил! Прошу любить и жаловать – Марлен. Объяснять подробнее, думаю, не надо?
Майкл Великолепный соизволил, наконец, вспомнить о своей обезьянке. В этот миг мне почему-то не захотелось быть на ее месте.
Самая оставалась Самой. Привстала, протянула руку в тонкой белой перчатке. Учитель поспешил встать.
– Очень приятно. Кажется… Вы, кажется, в рекламе духов снимались?
Ее рука дрогнула.
– Папия Муцила! – не выдержала я, вскакивая. – В рекламе духов не снималась. А вы… Если хотите секретничать, можете отойти в сторону. Или мы с Марлен отойдем!
– Ого! – Майкл Великолепный удовлетворенно хмыкнул. – С какой войны ты привез эту валькирию, Хэмфри?
– С той самой, брат. С той самой…
Пристрелка кончилась.
– Меня прислали братья, Первенец. Прислали именно меня, потому, что других ты не станешь слушать, даже Самаэля. Видим дела твои, видим – но не смеем судить, ибо подобное не в нашей воле. Но мы говорим: «Да воспретит тебе наш Отец!» Что ты делаешь, брат? Губишь все, сотворенное Им, след руки твоей – след черной сажи. Разве не ведом тебе великий замысел Его? Разве не долг твой повиноваться? Да, люди слабы, их легко искусить, особенно если искушаешь их ты! Никто из нас, сотворенных из огня, не любит их, но они – образ и подобие Отца, они – Его наместники на Земле. Пусть мы считаем, что это несправедливо, что Отец отдал обезьянам то, что принадлежало нам, пусть! Наш долг – служение, брат! Те несчастные, которых ты заставил поклоняться Медному Змию… Что ты хотел доказать? Что каждый человек может нарушить Закон? Они нарушили – но кто был совратителем? А те, кого ты уговорил восстать против Отца? Что ты доказал? Что половина из нас предатели, а остальные – трусы? Даже Габриэль, даже Рахаб? Только не надо говорить, что верные все же нашлись. Думаешь, мне не было страшно, когда мы скрестили с тобой мечи у ступеней Престола? Всем было страшно, брат. Совершенства нет, совершенен лишь Отец, а мы… А ты!.. Тебя уже сейчас называют Супостатом, Врагом Рода Человеческого – и нашим врагом тоже. Теперь же… Хочешь искусить римлян? Хочешь доказать Отцу, что и они способны изменить, что Им задуманное – тщетно? Никто не совершенен, Первенец! Что ты делаешь?
– Защищаю Закон, брат Мой Микаэль Архистратиг. Но ты пришел говорить не об этом, правда?
