– Могу чем-то помочь, Марк Фабриций?
Помотал головой, на булыжники мостовой глядя. Вздохнул, поднял голову.
– Извини, мне страшно. О таком нельзя говорить вслух, но мне приказали. Господин, мой великий господин велел передать тебе: твои жертвы приняты, Папия Муцила.
Встретились наши взгляды.
– Надо уточнить слова. Ты сказала: «Прими, что я даю, и даруй войску Спартака победу»…
Марк Фабриций Приск не знал слова «формулировка».
– Сигарету выдать, обезьянка?
– Да, Учитель, – вздохнула я. – Мои кончились.
– Значит, тебе пора возвращаться.
Щелчок зажигалки, знакомый сизый дым, знакомая горечь во рту. Знакомая гравиевая дорожка, бараки, тоже знакомые, серое небо над головой…
Осень.
Калитка осталась за спиной. Впереди – кухня с бесплатной похлебкой, бар «У Хэмфри», площадь, куда с утра подадут автобусы.
– Ты называешь это место «объектом», Учитель. Оно такое, каким его видят люди, так? Поэтому тут коньяк, грузовики, пистолеты. Это я поняла. Но почему кончаются деньги и сигареты? Почему женщины продаются, почему людей убивают, уже мертвых? Это что, начало мучений? Прихожая Дахау?
Остановился, подошел ближе. Широкие ладони легко прикоснулись к моим плечам.
– Обезьянке снова интересно. Обезьянка оживает. Сильная упорная обезьянка. Я не ошибся в тебе. Пойдем!
Слева бараки, справа бараки. Вот тот приметный, возле него я встретила девочек, ненавидящих нас только за то, что мы идем рядом. Но сейчас там пусто.
– Это агония, Папия. Люди, души, сущности, как их не называй, сопротивляются, не хотят умирать окончательно. Они несут с собой привычки, желания, ненависть, память – то, что и называется жизнью. Тут все и кончается. Последний вдох, последний выдох. Прихожая Дахау – так называют это место. Место, где умирает все, даже память.
– Память? – спохватываюсь я. – Вначале я ничего не помнила, а сейчас… Я все помню, все! Мне снова больно.
Не выдержала, зажмурила глаза. Рука коснулась места, где когда-то билось сердце.
Эномай!
– Если вернусь, Учитель, я узнаю правду. Мертвым все равно, живым – нет. Моего мужа не убили в бою, он не дожил до ночи, когда наши атаковали Глабра. Эномай умер, так же, как и его товарищи по школе Батиата – Мегалий, все остальные…
Это мне успели шепнуть. «Не забудь спросить своих друзей», – сказал Ганник-вождь. Не успела, даже толком не поняла, на что мне намекали. А вот сейчас сообразила.
– Меня даже не пустили к нему. Не пустили! К таким пускают только своих, посвященных. Почему? Не говори мне, Учитель, узнаю без Тебя. Узнаю – и горе тому, кто виновен в их смерти!
– Решай сама.
Теперь Его голос звучит иначе – холодно, безразлично. Но мне уже все равно. Решать? Я уже решила.
Вот и бараки кончились. Кухня слева, справа, чуть дальше – яркие электрические огни. Бар «У Хэмфри». Наверное, черноволосая Лилит сейчас как раз поет. «Меня поднимут ото сна из мрачных недр земли твои влюбленные уста и память о любви…»
– Скажи, Учитель, что можно теперь Твоей воскресшей обезьянке? Что можно, что нельзя? Ты отринул Своего брата, возлюбившего людей, и взял в себе в союзники Диспатера, Отца Невидимого – врага того, кого Ты зовешь Своим Отцом. Я тоже принесла ему жертву – и мы победили. Могу ли я…
– Решай сама.
Не голос – шелест ветра, холодного, осеннего.
– Это был Круг Первый, да? Я его прошла, значит, я теперь не просто загнанная девчонка, беглая рабыня, не желающая умирать. Я – Твоя ученица, Твоя тень, часть Твоей силы? Или я по-прежнему – никто, хламиномонада?
– Решая сама…
Шепот, еле слышный, почти неразличимый. Осень подступает, сдавливает горло, сырая мертвая осень, сырое мертвое Ничто.
Тьма.
– Ну, я тебе скажу, госпожа Папия! Если бы не ты, ввек бы в этот Рим не возвращался. Там, у нас, на юге… Эх, наконец-то! Ты бы видела!.. Ой, а это чего такое?!
Аякс вернулся. Зашел ко мне. Наткнулся на картибул.
И в самом деле – «ой».
– Котельный стол, – улыбнулась. – Каменный, его всем сенаторам с собой возить положено. Проходи, проходи, Прима сейчас нет, и никого нет. Как я без тебя соскучилась, мой Аякс!
Прима и в самом деле куда-то унесло – вместе со всеми его слугами-служанками. Кажется, в гости за город собрался. Оно и к лучшему.
…А вот густой запах чьих-то протираний в комнатах и забытая шпилька на полу – не к лучшему. Хоть и папирусная я жена, но все-таки!
Обидно!
– Садись, Аякс, сейчас я налью тебе вина, это массикское, наше, из Кампании, самое лучшее. Его даже неразбавленным пить можно. Мы с тобой выпьем, ты все расскажешь. Как здорово, что ты вернулся!
Без одноглазого и в самом деле неуютно. Но отпустила я его без разговоров, даже сама ехать велела. Еще бы! Он же ездил к нашим.
К Спартаку!
В Риме я уже три месяца, с ранней весны, а до этого целый месяц в Ноле пролежала. Свалила хворь – то ли горячка, то ли лихорадка какая. Удивилась я даже, не болела, считай, никогда. Видно, здорово меня смерть Эномая подкосила. Так что со Спартаком расстались, можно сказать, давно, на исходе зимы. Войско наше тогда в Бруттии стояло. Голодновато было, тесно (городишко-то маленький, легиону не развернуться), зато весело. Все мы весны ждали, весны – и лета. Наберемся сил, откормим коней на зеленой траве – и держись, Волчица!
И вот уже лето. Как там наши?
– Не узнала бы ты войско, госпожа Папия. Что у Крикса, что у Спартака. Оружия накупили нового, кое-что из-за моря пираты подкинули. Дороговато, но серебра хватает, прошлым лето запаслись, не забыли. И сами тоже наловчились. Помнишь, мы щиты из веток плели, кожей бычьей обтягивали, копья на огне обжигали? А теперь мечи делаем, получше римских гладисов будут. И панцири делаем, и шлемы. Ну, мечи и прочее – это полдела. Порядок какой, ты бы видела. Как ребята строй держат, смотреть любо-дорого! А войско немалое, у Спартака тысяч тридцать, у Крикса – не меньше пятнадцати. Сейчас уже не всех берем, а только самых лучших, обученных. И конница есть, мы в Бруттии коней тамошних купили, объездили…
Слушаю, киваю, радуюсь. Многое, конечно, мне известно. Слухом земля полнится – есть такая пословица. И еще говорят: у страха глаза с тарелку. Тут, в Риме, в нашем войске чуть ли не сто тысяч насчитали. И пусть!
– Войско – это само собой. Дадим жару Риму, чтоб он пропал! Но и жизнь меняться стала. И в Брутти, и в Лукании, и в нашей Кампании даже. Римлян-то нет! Совсем нет, Папия! Каких еще в прошлом году перерезали, остальные на север рванули, не оглядываясь, калиги теряя. Все, спеклись квириты! Наши, которые граждане римские, тогу надеть бояться, даже по латыни стараются не говорить. Представляешь? Народ, конечно пуганулся вначале, а потом, когда Спартак порядок навел, когда грабить перестали, вновь оживился. Советы городские, сенаты всякие, снова заседают – только без римлян проклятых. И рабам послабление. Кто хотел, к Спартаку ушел, а остальные с хозяевами ровно себя держат, лишний раз не
