освободили весь юг. Теперь… Лучше всего, если на Капитолии поверят в то, что мы хотим уйти из Италии. Наглые, но трусливые разбойники, почуяв беду, бегут, унося в узлам награбленное. Как бы я хотел, чтобы консулы думали именно так! Но Крикс спешит, очень спешит. Шайка разбойников – одно, Государство Италия – совсем иное. Римляне слишком рано проснутся. Умных голов там хватает. Стоит им задуматься, и они поймут главное: чего мы хотим, за что воюем. Догадаются, что мы не уйдем из Италии. И о Сертории догадаются, невелик секрет. Я говорил Криксу, но он видит только на шаг вперед, всего на один шаг! Этот шаг может привести к гибели не только его.
– Ты права, Папия. Зря считаешь, что военные дела не для тебя. Ты поняла все верно. Римляне уверены, что война – это дороги. В Италии не так много дорог, но они очень удачно проложены. Главные силы консулов сейчас в Беневенте, там, где когда-то была столица Италии. Как бы мы не пошли, римские легионы встретят – и разобьют по частям, нас ведь пока немного. Крикс очень рискует, он идет к Гаргану Небесному, в священному месту для всех италиков. Думает пройти через Апеннины на Эмилиеву дорогу, надеется проскочить незаметно. Но стоит одной любопытной птице заметить его войско и прощебетать об этом в Беневенте, и возле Гаргана Крикса встретят ветераны Квинта Аррия. И тогда Носящему Браслет никто не поможет – ни я, ни ты, ни боги Италии. Боюсь, очень боюсь, что для Крикса «Гарган» и «Смерть» – сейчас одно и то же. Я послал ему несколько писем, предупредил. Что я мог еще сделать, моя Папия?
– Ты права, Папия, иногда нам кажется, что сделанное слишком мало, что наши враги – Рим, боги, Судьба – непобедимы. Мы люди, моя Папия, всего лишь люди. Но человек не только слаб. Он может стать очень сильным – особенно если поймет, что никто не сделает его свободным, кроме него самого. Мы живем недолго, моя Папия, мы не боги, не демоны. Жизнь кончается смертью, и ничего с этим не поделать. И мы сражаемся за великое право – жить и умереть свободными. Через сто лет, через год, завтра – не так и важно. Знаешь, моя Папия, когда я тебя вижу, мне кажется, что ты не просто ангел, посланец, несущий весть. Ты очень похожа на нашу Свободу – девушка с седой прядью в волосах, усталая, вся в пыли, но все равно необыкновенно красивая, как красива только Свобода. Не смущайся, моя Папия! Спеши говорить хорошее тем, кто дорог тебе, иначе просто не успеешь. Дни наши недолги, завтра – новый бой. И отпуска нет на войне!
И отпуска нет на войне, мой Спартак.
Память, неверная богиня! Куда меня ведешь, о чем шепчешь? В тот далекий летний день мы говорили с вождем очень недолго, только о самом главном. Я все время пила воду, не могла остановиться, а он качал головой и повторял: «Отдыхать! Отдыхать, мой Папия. Все потом, потом!». Потом – не вышло, мне надо было возвращаться в Рим, мы успели поговорить перед отъездом лишь раз, тоже очень недолго.
Чьи же это слова? Я помню их четко, словно они выбиты на мраморе, помню его голос. Фраза спешит за фразой, мысль за мыслью. Или это я сама, рассказывая давнюю историю, придумала их? Сложила, словно мозаику, из наших коротких бесед, из того, что вождь говорил другим? Подскажи, Память!
«Дни наши недолги, завтра – новый бой». Вот это помню точно. Когда я услыхала, почему-то подумала, что сейчас он улыбнется. Но Спартак не улыбнулся.
В эти дни у него родился сын. Об этом я узнала только через полгода.
«Внучка консула – Первому Консулу.
Мой консул! Тот, кому мы оба верим, уже писал тебе, но предупреждение лишним не бывает. Римляне готовы. Их основные силы в Беневенте. Дороги на западе и на востоке под постоянным наблюдением. Квинт Аррий с лучшим легионом ждет. Как только твое войско выйдет на одну из дорог, он двинется навстречу – и двинется очень быстро. Галльская конница ведет наблюдение за всеми дорогами южнее Рима. Эмилиева дорога – та, что на востоке у Тирренского моря – проходит слишком близко к Беневенту. Аррий сейчас там.
Как быть, решай сам, консул, но мой совет: разделение пагубно, сейчас же в особенности. День промедления лучше вечности у Плутона. Помни, твоя неудача станет бедой для всей Италии. Боюсь такое повторять, но тот, кому мы верим, сказал: для тебя место, куда ты идешь, и «Смерть» – сейчас одно и то же.
Решай Крикс – и решай немедленно!
Друзья знакомца нашего из Апулии обещали доставить это письмо вовремя. Молю богов, чтоб это было так».
Ветер в лицо, солнце над головой, зеленый лес вокруг, резкий запах горячей хвои, резкий запах лошадиного пота. Пыль исчезла, под лошадиными копытами – истоптанный желтый песок. Кони недовольны, мотают головами, то и дело слышится обиженное ржание.
Извините, лошадки! Нет здесь дорог. Ничего, подъем скоро кончится, и седловина кончится, дальше спуск, он пологий, идти будет легче!
Аякс едет рядом, то и дело посматривая на меня – неумеху. Что поделаешь, ездить верхом до сих пор толком не выучилась. По Аппиевой дороге еще так-сяк, а по горной тропе совсем плохо. Вот и волнуется одноглазый, свою «госпожу Папию» ловить готовится. Один раз уже поймал – прямо между седлом и лошадиным брюхом.
Хорошо римлянам! Для них война – это дороги. А для нас пока что – Апеннины. Хоть и невысоки горы, хоть и много троп, и больших, и малых, а все равно – никакого удовольствия. Разве что ветер, резкий, сильный, разгоняющий надоевшую жару, пахнущий далеким морем. Сильнее, ветер, сильнее! Неси нас вперед, не давай останавливаться, гони прочь тучи с горизонта!
Я в походе со Спартаком. Бывает же счастье в жизни! Пусть ненадолго, до вечера, но седловину мы одолеем вместе, и гору, и то, что за горой. Скоро крысе возвращаться в свою нору, в сырые закоулки Рима, города проклятой Волчицы, но пока я не крыса. Я – Свобода! Пусть этого не видит никто, никто не знает, но я – Свобода! Маленькая, в запыленном плаще, в огромной серой шляпе с полями…
– Как ты ничего, госпожа Папия?
– Ничего как, мой Аякс.
Вождь впереди, недалеко совсем. Тропа ползет на подъем, и я его хорошо вижу. Спартак на черном коне. Красный преторский плащ, горящий сталью шлем поверх светлых волос. В такую жару в шлеме очень жарко, но он – вождь, ему положено быть в шлеме, положено ехать впереди всех.
Чуть сзади от него двое трибунов, их я совсем не знаю, дальше – бенефициарии-порученцы, молодые ребята, оски и самниты, на смешных лохматых коньках. Но смеяться нечего, по горам только на таких и ездить. Колеснице здесь не пройти.
А сзади нас – войско, растянулось сверкающей лентой по всей седловине. Хоть и широка тропа, но двоим конным уже тесно. Впереди конница, а пехота еще дальний гребень не перевалила.
В общем, для кого (для меня!) праздник, а для кого – просто обычный день. Очередной день похода, еще один день на войне.
– Папия! Аякс! К Спартаку!
Задумалась, называется. Парнишка-бенефициарий, совсем еще юный, темный пушок на месте будущих усов, шлем слегка великоват…
К Спартаку?!
– Мой Спартак! Гладиатор-«самнит» третьего палуса Аякс по твоему приказу!..
– Мой Спартак! Папия Муцила по твоему приказу!..
Вождь уже не на тропе. Небольшая поляна прямо на гребне горы, чуть дальше – редкий лес. Рядом со Спартаком кто-то из трибунов, трое бенефициариев – и еще один на взмокшем усталом коне. Только что добрался, не иначе догонял. По таким-то тропам!
С ним-то Спартак и речи вел. Нас услыхал, обернулся:
– Папия! Одолжи мне своего Аякса. Есть для него задание.
Переглянулись мы с одноглазым. Хмыкнул Аякс, приосанился. То-то, мол, госпожа Папия!
– Одолжу, мой Спартак. Если есть задание.
Аякс и вовсе – заулыбался, подбородок небритый потер. Ну вот!
– А я?! – не выдержала. – Я с ним вместе!
Нехорошо, конечно, приказы обсуждать. Но не рассердился вождь, видать, не то споров ему.
– Как хочешь, но чтобы до вечера вернуться. И Аякса бы не посылал, так некого. Мальчишке не
