тут я понял, что произошло.
Пушки молчали!
Все еще не веря, я вскочил, пытаясь что-то рассмотреть сквозь серую пелену. Тщетно! Оглянувшись на миг, я встретился глазами леди Ньямоаной.
Она улыбалась.
Через час мы уже считали трофеи. Они оказались меньшими, чем думалось, но три десятка мушкетов и одно орудие – неплохой приз. Большая часть бойцов в синих мундирах сумела уйти, тех, что с копьями – убежать. Мы взяли две сотни пленных.
Секрет победы был мне сообщен леди Ньямоаной уже вечером, незадолго до того, как я сел за дневник. Он прост. Ее лазутчики заранее договорились с одним из вождей, готовым за соответствующее вознаграждение перейти на нашу сторону. Что и было сделано, причем в наиболее подходящий момент. Первым делом наши новые союзники попытались захватить орудия. Одну пушку 'им' удалось спасти, но бой был проигран.
Закачивая разговор, леди Ньямоана посмотрела мне в лицо и спросила: 'Ты доволен мною, шотландец Ричард? Или хочешь чего-то еще?'
Что мог ответить шотландец Ричард? Только промолчать – а заодно нарушить все здешние традиции и ритуалы.
Я преклонил колено и поцеловал руку моей Леди. Она не стала возражать.
Надеюсь, у меня хватит силы воли, дабы успокоиться и заняться не терпящими отлагательства делами. Шотландцы, как известно, славятся хладнокровием и рассудительностью.
Когда мне об этом говорят, я охотно соглашаюсь.
Дорожка 14. 'Amsterdam'. Исполняет Жак Брель. (3`17).
– Холодно как! А еще брешут: весна, весна!
– Ага… Как ты говоришь, реально.
Если по правде, то не слишком и холодно. Солнце из-за туч выглядывает, ветер хоть и безобразничает, но в меру. Но все равно, и холодно, и мерзко. После кладбища всегда так, недаром предки, люди мудрые, придя с похорон, ладони прижимали к горячей печи. Только где ее здесь взять, печь горячую? Подземный переход, ступеньки грязные, тротуар, обставленный киосками, чуть дальше – шумный проспект.
Вышли, оглянулись. День на середине, а куда податься? Настроение самое подходящее – похоронное. В голове Шопен медью звенит, перед глазами венки со свежей серебрянкой, ноздри забил земляной дух. Рыжая земля, потревоженная, в комьях…
Алеша поглядел на проспект, машинами забитый. И Хорст Die Fahne Hoch поглядел, и Женя-Ева, Профессорова дочка. Посмотрела, подумала, дернула острым носиком.
– Мальчики, вам надо выпить. И мне тоже.
Кивнул Игорь, осмотрелся бегло, ткнул рукой влево:
– В 'стекляшке' наливают. Только, Женя, там пьянь тусуется…
Не ответила Евгения, Хорста под руку взяла. Тот возражать не стал. Трое их, а не Жене-Еве – камуфляж десантный и кобура на солдатском ремне. Пустая, для виду, но кто проверять решитсят?
Алеша тоже молчал. Можно и выпить, вдруг поможет? И Шопен в ушах стихнет, и шипение мерзкое.
Закрыл глаза на миг, а там, в темноте густой – лицо, тоже с глазами закрытыми. Вовремя ты вспомнилась, Лисиченко Ольга Ивановна!
– Ну, так что? Идем?
На пластиковых столах, наскоро протертых тряпкой грязной – легкие стаканчики. Три штуки, каждый наполовину пуст. И три пирожка с мясом, по пирожку поверх каждого.
С Десантом, с товарищами Степана, поминать не поехали. Прямо у могилы, когда горсти тяжелые на крышку падали, подошел к Игорю-Хорсту главный начальник в полном камуфляже, пошептал на ухо. Мол, обижайся, не обижайся – есть мнение. Нервы и так у всех вроде гитарных струн перед концертом, а если еще ты, герой безвинно пострадавший, за столом окажешься… В общем, бей меня, начальника, в морду, но уважь. Сегодня – не с нами.
Никого бить Игорь не стал, взял Женю под руку, Алешу по плечу хлопнул, на могилу свежую поглядел.
Повернулись.
Пошли.
– …Нет, я конечно, реально наивный, но есть же власть? Президент там, премьер? Людей средь бела дня стреляют, а они… Слыхали, чем Президент занят? Центр социальной реабилитации открывает – бомжей манной кашей кормить. А ты, Алексей, за него на Майдан выходил!..
