Даймон

несколько ином контексте. Ева бинауральные ритмы использовала, он пневмопистолет испробует…

…Молодец она, Женя-Ева! Повезло Хорсту-безотцовщине, реально повезло! Такая не бросит и за спину не спрячется. Но почему Ева решила, будто с покойником беседы вела? Тот человек, Ричард Макферсон в своем 1851 годужив ! Это мы для него неизвестно кто неизвестно откуда…

Подъезд! Товарищ Север поправил повязку, значок ловко нацепил. Листовки… Как там, в перестроечной песне? 'Все идет по плану!' Все идет по плану! Только почему Ева решила, что говорила с мертвым, с покойником…

Протянул Алеша руку к дверной ручке. Опустил. Ева разговаривала с живым. А он сейчас заговорит с покойником. Он, Алексей Николаевич Лебедев, через минуту убьет человека…

Убьет человека! Живого!..

Алеша отступил на шаг, скользнул перчаткой по лбу, ледяной пот вытирая. Господи! Хорошо, хоть опомнился вовремя. А если бы вправду? Какой ужас! Все, хватит! Домой, домой, пневмопистолет выбросить, все забыть, забыть, не думать. Еще чуть-чуть – и он стал бы убийцей!

Не думать! Домой, домой!..

Замерла рука, к мокрому лбу примерзла. Чуть-чуть? А как же аптека, канистра с напалмом, 4-я неотложка?

Он уже убил! Убил двух невинных людей! Ладно, пусть виновных, но – убил!

Алеша понял. Дрогнули огни окон, тьмой подернулись…

* * *

– Молодой человек! Молодой человек! Эй, сюда, помогите, парню плохо! 'Скорую', 'скорую'!..

Дорожка 6. 'Атлантический океан'. Михаил Щербаков. (2`51).

«Эх, заняться б пустяками, поболтать бы с корешками, погулять бы кабаками, все бы стало на места. Но пустяки давно забыты, корешки давно зарыты, кабаки давно закрыты, тишина и темнота».

Нет фотографии – рамка пустая. Не траурная, самая обычная, контур тонкий, серая линия. Кто-то рисунки отключил, чтобы лишнего не платить. Экономист, блин…

Еле сдержался Алеша, чтобы не чертыхнуться. Не стоит, полно народа в интернет-кафе, под самым ухом дышат. Полчаса в очереди ждать пришлось.

Сервис, свойства обозревателя… Дополнительно…

Ныла рука – здорово брякнуло об асфальт, хорошо, портретом не приложило. А еще хорошо, что на шум хач не выскочил. И так сбежались – на тело бездыханное взглянуть, нашатырем угостить…

От 'Скорой' отбился. От сердобольных бабулек тоже, норовивших 'агитатора', на тяжкой своей ниве перетрудившего, чаем с вареньем угостить.

Стыдно? Ой, стыдно! И хорошо, что стыдно, можно о тех двоих не думать, о жареном мясе с напалмовой подливкой.

Отображать рисунки… Применить…

А если бы хач вышел? Узнать не узнал бы, не встречались, но все равно. Не удержался, рассказал бы Варе, прежде чем на диван ее уложить – или возле дивана на колени поставить. Смешной случай па-ны- ма-ешь, очкатый парень прямо у подъезда в обморок брякнулся. Смышно, га-га-га! А теперь работай, Охрименко, отрабатывай по полной программе! И-раз, и-раз!..

Умереть бы!

Лисиченко Ольга Ивановна, провизор…

Лицо обычное, улыбка обычная, встретишь в толпе – не запомнишь. Родинка на левой щеке, особая примета. Старая фотография, ей, Лисиченко Ольге Ивановне, двадцать два было, а на фото – девчонка с выпускного бала.

Ниже – статья, интервью. Неужели с родителями?

Закрыл глаза Алеша, очки снял. Протереть, что ли? Вот дьявол, пальцы в крови, разбил, когда к асфальту прикладывался. Хорошо еще, в собственной.

Достал Алексей Лебедев, отставной демократ и убийца, флешку из кармана. Подумал. Навести 'мышь' на фотографию, затем – 'сохранить как', потом – смотреть каждое утро, чтобы не забывалась.

Сжал губы Алеша, сунул флешку обратно в карман. Ужимки и прыжки… Ходил по городу до самой ночи, к университету завернул, по Сумской побродил, в свернул в холодный темный парк. Хорошо, что интернет- кафе круглосуточное. Постоял в очереди – и ныряй в виртуалку, гляди в глаза той, которую убил.

Лисиченко Ольга Ивановна…

Сдался бы сразу – уже, поди, и допрос сняли бы, и в тюрьму отправили. Или сначала в следственный изолятор полагается?

Дрогнула рука с 'мышью'. Хватит! Встать, расплатиться, выйти на холодный воздух, вдохнуть полной грудью…

А дальше куда? В тюрьму? Или обратно, в чужую пустую комнату – дожидаться утра? Но утром все по новой, с этим придется жить не долго, а всегда. Всю жизнь!..

…Бояться, что разыщут, дрожать при виде каждой официальной бумажки в почтовом ящике, шарахаться от всякого, кто в форме, переезжать из города в город, уехать за кордон, в Россию, в Молдавию, может, в Штаты. Годы будут сменяться годами, стукнет тридцать, сорок, полвека, но он останется убийцей, а срок давности для таких, как он, не предусмотрен. И никуда не спрятаться – даже среди белых облаков, даже в лучах прожекторов, даже в мире духов. А он еще на Десант грешил, на Игоря-Хорста свысока поглядывал! А теперь смотреть? На него, на Еву, на Профессора?