Он выпрямился, качнулся навстречу слушателям, и толпа подалась ему навстречу – так стадо слушается малейшего жеста пастуха. Иегуда и сам поймал себя на том, что хрип этого невысокого измученного человека завораживает вернее, чем мелодичное песнопение.
– И сейчас, – просипел Бен Яир с надрывом, сверля воспаленными глазами темнеющее небо, – настало время доказать твердость наших намерений! Не посрамим же себя в этом! Если мы не терпели рабства, когда оно не грозило нам смертью, то перед лицом врага, не знающего пощады, нам ли просить о милости?
Он замер и обвел толпу, застывшую перед ним, немигающим взглядом кобры.
Воины, как и положено, занимали первые ряды. За ними теснились женщины – некоторые из них были окружены детьми, другие держали малышей на руках. Их в Мецаде было немало, многие родились уже во время осады – ведь ничто, даже война, не могло остановить поступь жизни. Сегодня в толпе стояли женщины и на последних месяцах тягости, которым, наверняка, не суждено было увидеть плодов чрева своего. Это тоже было законом войны – победитель не щадил никого. Если враг уничтожен от первого до последнего колена, мстить убийцам будет некому, поэтому из тысячи человек, стоявших на вершине некогда неприступной горы, мало кто надеялся увидеть завтрашний закат.
– Мы восстали первыми! – продолжил Элезар, понизив голос до свистящего шёпота. – Мы последними продолжаем вести борьбу! И ужаснейшее отмщение ожидает нас за наше упорство, если мы попадем в руки римлян живыми! Но живыми они нас не возьмут!
«Вот оно, подумал Иегуда, не испытывая даже малой толики удивления. Я был прав. Как жаль, что я был прав!»
Толпа загудела на низкой басовой ноте, но в ответ на слова Бен Яира не донеслось ни одного возмущенного крика. Недоумение, испуг… да какие угодно эмоции отразились на лицах слушателей! Но никто не крикнул: «Прочь! Да что он говорит!»
– Мы остались свободными по сию пору и милостью Божией нам даровано право уйти свободными! Дарована возможность умереть достойно! Этого были лишены наши сестры и братья, которых враг заставал врасплох! Этого были лишены те, кто попадал в плен, те, кто оставался в осажденных городах, когда туда входили римские легионы! Посмотрите! – он ткнул рукой в пылающую стену, уже не похожую на укрепление. – Вы же видите? Видите? Завтра мы неизбежно попадем плен! Не все, конечно, а только те, кто не сумеет умереть с сражении! Но я знаю – тот, кто останется в живых, позавидует мертвым! Но сегодня! Сегодня у нас есть право свободных людей – право выбора! Право выбрать себе смерть! Славную смерть! Смерть вместе с дорогими нам людьми! И враги не смогут нам помешать сделать это, как бы они не хотели! НЕ СМО-ГУТ! Да, нам уже не одолеть врага в сражении – римлян многие тысячи и им улыбалась удача с самого начала этой войны! Но, может, в том и был Божий замысел?! Может быть, Он и хотел обречь на уничтожение некогда любезный Ему еврейский народ!? И мы сами вынудили Его отвернуться от наших бед и страданий тем, что не слушали его указаний!? Неужели вы думаете, что пламя, которое обратилось на врагов, само повернуло на наши стены? Нет! Нет! Нет! Так решил Он!
Ладони Бен Яира взлетели к небу, словно пытались вцепиться в синь скрюченными грязными пальцами.
Толпа застонала, заплакали дети, раздалось женское всхлипывание.
Иегуда, стоявший чуть в стороне от толпы (так уж получалось в жизни – он всегда стоял чуть в стороне от толпы, и в этом была его сила, а, может быть, и несчастье!), видел всю картину: и застывших вокруг вождя сикариев, и их жен и подруг, и детей со стариками, чьи бороды белели в толпе. И безжалостное солнце, падающее за горизонт сквозь витающий над Мецадой пепел.
Страшен был вечер 14 нисана, по-настоящему страшен! И не было никакого выхода, не было никакой возможности избежать того, что нес с собой горячий, смердящий гарью ветер. Смерть ступила в крепость раньше, чем ее принесли на кончиках копий жестокосердные римляне. Смерть стояла сейчас перед толпой в окружении верных соратников, смерть вещала хриплым сорванным голосом. У неё было крепкое мужское тело, опалённая борода и красные глаза демона, и от нее было не скрыться.
– Это Неназываемый карает нас за преступления против наших соплеменников, и мы понесем наказание! Оно заслужено нами! Но виноваты мы не перед римлянами, нашими злейшими врагами, а перед Богом! Он карает нас заслужено, и кара его не так страшна, как наказание от рук презренных врагов!
Элезар повернулся и вскочил на грубо вытесанную глыбу, лежавшую у стены сарая. Теперь людям надо было задирать головы, чтобы увидеть его.
– Братья, вы знаете, что будет с женщинами, когда римляне войдут в крепость? Знаете? Убейте их собственными руками – и наши жены умрут не опозоренными! Вы знаете, что римляне сделают с детьми? Да? Так пусть дети падут от наших же мечей, не познав унижений рабства! А вслед за ними и мы окажем самим себе последнюю честь – убьем друг друга, сохранив свободу до самого последнего вздоха! Но перед этим!.. Перед этим мы сожжем все, что есть здесь! Эти дворцы были построены нашими царями не для того, чтобы ими владели захватчики! Сожжем все, кроме припасов, чтобы римские псы знали – не голод и не жажда толкнули нас на острия собственных мечей, а только лишь любовь к свободе и своей стране! Готовы ли вы умереть, сородичи!? Готовы ли вы уйти гордо, как подобает свободным людям!? Успокойте меня! Скажите мне, что вы, мои соратники, мои братья и сестры, не рабы и никогда не станете рабами!
Вместе с его последними словами свет над пустыней померк, солнце наконец-то провалилось за частокол скал, и наступившие сумерки загустели, потянув за собой ночные тени – черные и липкие, как старые чернила из каракатицы.
По толпе пробежала дрожь. Теперь, когда солнечные лучи касались только верхушек скал, закрывающих горизонт, лица и спины людей освещал багровый свет пожарища. Но огонь был ярок, и даже потерявшие прежнюю зоркость глаза Иегуды видели все до мельчайших деталей. Лица людей отражали растерянность, страх, неуверенность, но среди десятков испуганных глаз горели мрачным огнем взгляды тех, кто принял речь Бен Яира от начала и до конца. Принял не как отвлеченную философскую истину, а сердцем и разумом, как призыв к незамедлительному действию.
Кое-где в толпе сверкнула сталь, но, милостью Яхве, только кое-где…
Иегуда нащупал в складках одежды письменный прибор, провел пальцами по серебряной шапочке чернильницы (это всегда успокаивало его, помогало принять решение с холодным умом) и шагнул вперед, становясь между испуганными людьми и Бен Яиром.
Страха не было – Иегуда давно не боялся смерти. Жить всегда страшнее, чем умирать. Сегодня Элезар мог зарезать его, мог швырнуть вниз со стен, мог придумать и что-то поизощреннее: никто бы не произнес ни слова поперек, но, несмотря на угрозу позорной кончины, старик просто не мог не сказать того, что думал.
Есть вещи, которые нельзя простить самому себе.
Есть поступки, которые и через десятки лет заставляют тебя делать странные, с точки зрения окружающих, шаги.
Безрассудные. Бессмысленные. Сумасшедшие.
Какой же человек, если он в здравом рассудке, становиться между сикарием и его жертвами?
– Сказанное тобой – мудро, Элезар, – Иегуда говорил громко, и голос его, дребезжащий на высоких нотах, старческий, разнесся над вершиной горы, достигая ушей толпы. – Кто бы осмелился спорить с тобой, когда ты произносишь такие пламенные речи, достойные самого отважного Давида или бесстрашного Антипатра…
Сначала многие, стоявшие в толпе, не могли понять, откуда звучит голос. Где находится человек, осмелившийся говорить с вождем на равных в такую минуту? Но все больше взглядов находили фигуру Иегуды, замершую на границе освещенного пожаром круга, все больше и больше глаз останавливались на нем.
Причудливые отблески пламени и длинная тень, которую старик отбрасывал на камни, делали его выше, чем он был на самом деле, скрывая то, что годы согнули спину говорившего и опустили плечи. Но речь его чудесным образом притягивала внимание, так же, как и речь вождя.
И те из осажденных, кто до сей поры не замечали седого старика, которого Бен Яир неизвестно отчего баловал своим вниманием, вдруг увидели, что перед ними стоит человек, умеющий говорить с толпой.
Элезар Бен Яир тоже не сразу сообразил, кто именно спорит с ним, а, найдя глазами Иегуду, сделал шаг вперед и оскалил зубы. Взгляд его не сулил ничего хорошего, и хотя за месяцы осады между Иегудой и
