Они поднялись по лестнице, ведущей в туалет. Затем Альже свернул в коридор, устланный толстым ковром. Он вошел в первую дверь, которая вела в другой коридор, обитый шелком. Это была его квартира, где ему случалось провести ночь с какой-нибудь девицей. Он остановился перед дверью, сделанной в испанском стиле из очень толстого дерева, достал из кармана связку ключей, выбрал один и сунул его в замочную скважину. Все его движения были медленны. Он никогда не торопился.
Они вошли в комнату средних размеров, обитую темно-синим бархатом. В ней размещались бюро красного дерева, два кресла, несгораемый шкаф. Альже подошел к бюро, сунул руку под его крышку, послышалось тихое гудение. Он улыбнулся.
— Я открываю тебе секрет, — сказал он. — Мне только что установили систему, защищающую от ваших нескромных ушей. Из Америки. Волновой передатчик, вмонтированный в стену. Кажется, он создает помехи вашим микрофонам.
Вержа уселся в одно из кресел.
— Я испробовал, — сказал Альже. — Кажется, эффективная система. Учитывая ее цену, хотелось бы, чтоб она оправдала надежды.
Он предложил Вержа сигару, от которой тот отказался.
— Что ты хочешь знать?
— Ничего. Хочу предложить тебе одно дело.
Альже изобразил удивление. Потом улыбнулся.
— Думаю, что знаю, почему ты на это решаешься.
— Я предполагал, что ты в курсе дела. Кстати, почему Клод впутывает меня в эту историю?
Альже, казалось, забавлялся.
— Ты спрашиваешь? Ведь ты ее знаешь: это дрянь.
— Так считают.
— Ты смешной, комиссар. Ты можешь назвать хоть одну умную голову среди этих петрушек во дворце[1]?
Он, конечно, имеет право так говорить. Вот уже двадцать пять лет он делает карьеру в воровском мире. Без сучка и задоринки, разве что в начале, в 1944 году. Бегство немцев. Ему семнадцать лет. Он в одной из групп Сопротивления. Вместе с тремя товарищами он грабит филиал Французского банка, опережая фрицев. Двадцать миллионов[2], которые так никогда и не были найдены. Некоторое время спустя убит руководитель этой операции. Подозрение падает на Альже, но со всех сторон все свидетельствуют: подлинный ангел. Его чуть не награждают орденом Почетного легиона. Затем военная служба, Индокитай. Там опять военные подвиги, уничтоженные вьетнамцы и спекуляции. Корсиканская банда в Сайгоне. Альже, которому двадцать лет, учится быстро. Тогда уже его отличает геркулесовская сила; он спасает главаря шайки, на которого нападают три бандита, оглушает их, а потом душит одного за другим.
Затем возвращение во Францию. Ему нет тридцати. Он уже очень богат. Вкладывает деньги в наркотики. Благословенные времена! Это бедствие еще не вызывает беспокойства, скорее смех. Альже удивительно точно определяет, куда дует ветер. Когда американцы обнаруживают, что над их главными городами кружит аромат героина, Альже понимает, что счастливый период подходит к концу. Он переключается на проституцию, участвует в создании большой цепочки приятных заведений, закамуфлированных под мотели. Другой постоянный источник доходов.
Он остается верен своей юности. Подозревают, что он был организатором двух самых крупных ограблений того времени: оба раза из почтовых центров исчезал миллиард старых франков. Его приезжают допрашивать даже полицейские из Парижа. Они оказываются бессильны, а он возмущается и грозится выйти из обществ, которые финансирует. Его настойчиво удерживают. Теперь он рассказывает об этом с грустью по вечерам, ужиная в обществе именитых граждан. На приемах регбистского клуба всегда прославляют его щедрость, преданность и отсутствие злопамятности.
— Что ты предлагаешь? — спросил он.
— Спокойно взять миллиард плюс кой-какую мелочь.
Альже потратил некоторое время, чтобы зажечь сигару.
— Никогда не слышал, чтобы можно было спокойно взять миллиард.
— Если только в деле не участвует умный полицейский, знающий немало вещей.
— Разумеется, — признал Альже.
Он энергично потирал нос, что являлось признаком озадаченности. Вержа давно отметил это, составляя мысленный портрет Альже.
— Когда ты идешь на крупное дело, ты не мелочишься! — заметил Альже.
— Это упрек?
— Нет. Стараюсь понять.
— Что у меня в голове?
— К примеру.
Вержа рассмеялся:
— Ты мне часто говорил: вдвоем каких бы мы с тобой дел понаделали! Это была шутка?
— В чем заключается твое 'дело'?
— Ограбить почту в тот день, который я укажу.
Альже откинулся в кресле.
— Ты, по, крайней мере, сразу берешь быка за рога!
Вержа смотрел на него, усмехаясь.
— Чего я не понимаю, — сказал Альже, — это почему ты подумал обо мне, затевая такое безумное дело! — Он встал. — Нет, правда, Вержа, только потому, что мы друзья, я не выставляю тебя за дверь!
Он как-то странно повысил голос. Вержа не шевелился, с интересом наблюдая за Альже.
— Я спрашиваю себя теперь, какого же ты обо мне мнения? Где ты наводил справки? Может, я и совершил небольшие глупости в свое время. Но разве теперь моя жизнь не чиста?
Он казался искренне рассерженным. Он ходил вокруг кресла, в котором сидел Вержа.
— Я хочу забыть этот разговор. Будем считать, что у тебя плохое настроение из-за неприятностей, которые тебе хотят устроить. Ты их не заслуживаешь. Я никому не расскажу об этом. Ты отдаешь себе отчет, что ты мне предлагаешь?
— Да, — ответил Вержа.
— И это не провокация?
— Не провокация.
— Вержа, давай поставим вещи на свои места. Благодаря этой пивной я честно и вполне достаточно зарабатываю на жизнь. Все, в чем меня могут упрекнуть на сегодняшний день, это в старании платить как можно меньше налогов. Видишь, каким я стал почтенным гражданином. Не понимаю и не хочу понимать, почему ты пришел ко мне с этой сумасшедшей затеей. С тысяча девятьсот сорок четвертого года я ни у кого не отбирал деньги силой. Не представляю, как бы я взялся за такое. У меня нет ни людей, ни инструмента. Я не бандит и никогда им не был. Я часто дрался, но за других, за армию, я хочу сказать. И у меня, говорили, неплохо получалось.
Он показал две ленточки у себя в петлице, скромные, но хорошо заметные: зеленая и желтая за войну в Индокитае.
— Я не хочу все это испортить, — сказал он.
— Ты ничего не испортишь.
— Не настаивай, — сказал Альже твердо. — Забудем это и пойдем выпьем стаканчик. Тебе он необходим.
Вержа не шелохнулся.
— Отличная у тебя получилась запись, — произнес он. — Ты восхитителен в своей честности.
Альже подошел к бюро и быстро провел рукой под краем стола.
— Извини меня за предосторожности, — сказал он с иронией. — В течение двадцати лет стараются меня уничтожить. Я знаю почти все хитрости. Но все время появляются новые. В конце концов я не уверен, что ты не собираешься пожертвовать моей головой, чтобы заслужить прощение.
— Я не позволил бы тебе разыгрывать этот спектакль, прекрасно зная, что работают три
