Он по-прежнему с трудом произносил слова, а его взгляд был устремлен в никуда, словно глубина мыслей не позволяла ему поделиться ими с другими. Мое тело пронзил холод, и я пожалел, что прервал свой путь, чтобы повидать его.
– Мир тебе! – сказал я, уходя прочь.
– Мир тебе! – с иронией повторил он. – Если бы ты знал, что такое мир, думаю, никогда не стал бы мне его желать! – Он провел рукой по пожелтевшему лбу и добавил: – У меня болит голова и страдает душа. Услышав, что кто-то окликает меня по имени, я испугался. Мою душу охватывает страх, когда я слышу, как ко мне обращаются по имени. Послушай такую притчу: если бы мы с тобой были ростом с булавочную головку, то считали бы себя такими же большими, как сейчас, потому что могли бы проводить сравнение только между собой. Для меня эта земля и все, что меня окружает, стали размером с булавочную головку, и я никак не могу понять, почему Иисусу захотелось родиться, жить и воскреснуть на этой земле размером с головку булавки!
Я попрощался с ним, и мы тронулись в путь. По дороге я думал о том, что пребывание в могиле сказалось на его рассудке и он больше не способен размышлять, как все. Натан посмотрел на меня таким же удивленным взглядом, который я не один раз прежде замечал у него, однако не сказал ни слова.
Спустившись в долину, мы переправились через речку. Шагая по горным тропинкам, мы остановились всего лишь один раз, чтобы позволить нашим ослам отдохнуть и дать им напиться у колодца. Молчаливость Натана передалась и Марии, так что за время всего путешествия мы друг другу почти ничего не говорили. Однако молчание нашего проводника отнюдь не было зловещим: наоборот, когда он вел наш небольшой караван, оно внушало чувство спокойствия и уверенности. Злость по отношению к больной у меня растаяла, а та, в свою очередь, плелась где-то позади, стараясь не напоминать о себе, и когда тени удлинились, я даже начал беспокоиться, вынесет ли она все тяготы пути. Натан без конца погонял животных и двигался вперед широким шагом, словно так же, как и мы, хотел поскорее достичь цели нашего путешествия. Я обратил внимание на то, что, дабы не проходить через Самарию, мы свернули на путь к Иерихону, по которому проходят все паломники из Галилеи.
Когда на небе зажглись первые звезды, мы сделали привал в какой-то деревушке, и Натан повел ослов к жалкому постоялому двору, которым вынуждены были довольствоваться и мы. Он с небывалой сноровкой развьючил животных и перенес ковры в пустую и удивительно чистую комнату, несмотря на то что в ней попахивало навозом. Сусанна разожгла во дворе огонь и принялась готовить нам ужин, громко позвякивая кухонной утварью· она приправила муку, к которой добавила кусочки баранины, и поставила блюдо на огонь; пока еда готовилась, она сходила за водой, заставила меня позволить вымыть мои ноги и вымыла их Марии, к которой проявляла самое большой уважение. Когда ужин был готов, она сначала обслужила меня, а затем – Марию. Мной овладело приятное чувство уюта.
Я подозвал Натана и обратился к нему и к Сусанне:
– Не знаю, может это и противоречит вашим правилам, однако поскольку мы вместе путешествуем и будем спать в одной комнате, почему бы нам не разделить и ужин? Подсаживайтесь к нам.
Они вымыли руки и опустились на корточки. Натан разломал хлеб, благословил его на манер иудеев и протянул мне кусок, ничуть не заботясь о женщинах. Ел он мало и совершенно не притронулся к мясу. Пережевывая пищу, он смотрел в пустоту, и я не пытался вступить с ним в разговор. Затем он вышел проверить, все ли в порядке с животными, а вернувшись, укутался в плащ, прикрыл себе голову и повалился на пол у двери, давая тем самым понять, что всем пора спать. Поужинав, Сусанна бросилась на землю, пытаясь поцеловать мне ноги в знак благодарности за то, что я взял ее под свою опеку.
– Ты должна благодарить не меня, а Натана. Надеюсь, что это путешествие не будет для тебя слишком трудным и не станет причиной новой болезни.
– Нет! – возразила она. – Мы, женщины Галилеи, крепки, как вьючные животные. Причиной моей болезни была грусть, однако радость вновь увидеть родную деревню на берегу Генисаретского озера вернет мне здоровье!
На следующий день Натан разбудил нас на рассвете, и мы так быстро отправились в путь, что я, еще не совсем проснувшись, уже сидел на осле, грызя кусок хлеба, пока лучи солнца окрашивали горы в пурпурный цвет. По мере того как свет заливал землю и в небе всходило солнце, моей душе становилось все легче. Не было ничего красивее синеватых гор со склонами, покрытыми серебристыми оливковыми рощами и виноградниками, и мы все одинаково почувствовали их красоту, потому что вдруг совершенно неожиданно Натан хрипловатым голосом запел какой-то псалом на иврите.
Я вопросительно посмотрел на Марию из Беерота, но та лишь покачала головой в знак того, что ничего не понимает. В голосе Натана беспорядочно перемешивались высокие и низкие звуки и чувствовалась радость. После того как он умолк, я спустился на землю и дождался, когда Сусанна окажется рядом со мной, чтобы спросить ее, о чем он пел. Взглянув на меня глазами, в которых светилось полное доверие, она ответила:
– Это песня тех, кто находится в пути. «Яхве – твой защитник, и ты под его сенью, а он – справа от тебя. Днем ты не станешь страдать от солнца, а ночью луна не обрушится на тебя. Яхве хранит тебя от всякого зла, он хранит твою душу. Он сохраняет тебя когда ты уходишь и когда возвращаешься, отныне и во веки веков».
Мне трудно было понять ее диалект. Тогда она принялась петь те же слова на своем языке, слегка покачиваясь им в такт, пока вдруг не расплакалась. Я прикоснулся к ее плечу.
– О Сусанна, не плачь! – неловко попытался я ее утешить – Скажи мне, что с тобой, и быть может, мне удастся тебе помочь.
Она ответила:
– Не нужно! Я плачу от радости, потому что избавилась от терзавших меня мук и отдалилась от ворот смерти, чтобы опять увидеть дневной свет.
У меня появилось весьма неприятное впечатление, что мои спутники оказались не вполне нормальными людьми. Однако эта мысль заставила меня лишь улыбнуться, потому что по логике самым ненормальным из всех был я – римлянин, с такой поспешностью отправившийся на розыски иудейского царя, который воскрес из мертвых.
К полудню мы достигли плодородных равнин Иордана, и перед нами возникли стены Иерихона. Было жарко, даже душно, однако легкий ветерок временами доносил сладкий запах благовонных растений, составляющих богатство Иерихона.
Весна пришла сюда раньше, чем в Иерусалим, и крестьяне уже убирали пшеницу. В город мы так и не вошли, потому что Натан повел нас многочисленными тропами в обход. Наконец мы сделали остановку у источника, в тени городских стен, и отпустили животных пастись. Натан отошел в сторону для молитвы, которую он творил повернувшись в сторону Иерусалима и воздев руки к небу, тогда как Мария вспоминала слова молитвы девятого часа, а Сусанна прошептала несколько обращенных к Богу слов. Это и проводило грань между ними и мной, привыкшим молиться только в момент принесения обычных жертв или же в дни празднования того или иного божества, следуя обычаям места, куда заносил меня случай, и при этом не веря в действенность подобных молитв. Однако теперь я завидовал своим спутникам и едва не обратился к ним с просьбой научить молиться и меня. Но то, что Натан и Сусанна были иудеями и считали себя принадлежащими к богоизбранному народу, а значит могли отказать мне в этой просьбе, – удержало меня. Что же касается Марии, ее молитва показалась мне скорее девичьей привычкой.
Во время отдыха мы перекусили хлебом, луком и сыром. Я и Мария пили терпкое вино, а Натан и Сусанна – только воду. Когда я предложил своему проводнику вина, он молча указал мне на остриженные волосы, что укрепило мое убеждение в том, что он дал какой-то обет. Однако при этом его взгляд был настолько приветлив, что у меня вырвался вопрос:
– Твой обет включает в себя и молчание?
– Там, где много слов, всегда достаточно греха, – ответил он.
При этом он улыбнулся, словно извиняясь перед нами.
Не желая дольше задерживаться, он заставил нас поторопиться, и оказавшись опять на тропинке, мы вскоре увидели вдали, за равниной, разлившееся русло Иордана. Наше продвижение вперед стало более трудным, лица покрылись потом. Нас окружали мириады мух и комаров, и ослы стали выказывать признаки нетерпения. Мне показалось, что причиной наличия такого количества насекомых были быки, тащившие повозки со снопами пшеницы.
