Назарета был слишком добр, слишком доверчив и слишком неприспособлен: он творил чудеса, исцеляя больных, и не заботился о том, заслуживали они того или нет; достаточно было прикоснуться к его плащу любому человеку, чтобы беды тут же исчезали, он был похож на безрассудного ребенка, брошенного в этот предательский мир. Если бы он прислушался к разумному совету, то никогда бы не отправился в Иерусалим на Пасху. Однако он был упрям и думал, что знает все лучше других. И тогда случилось то, что случилось.
Теперь, когда уже ничего нельзя поправить, Сусанну охватило неистовое желание порицать некоторые поступки Иисуса, словно тот был непослушным ребенком. Однако воспоминания о нем вскоре заставили ее залиться слезами.
– Одежда, которая на мне, – это все, что у меня осталось от него, да еще эта молитва, которой он меня научил. После его смерти мы рассыпались в разные стороны, словно стая напуганных воробьев. Я долго лежала в подвале храма, не желая никого видеть, и не могла проглотить хотя бы кусок пищи. Затем мне повстречался одетый в белое Натан, остригший из-за него волосы, который рассказал мне о том, что Иисус воскрес и ожидает всех нас в Галилее.
Она вдруг прикрыла рот рукой, словно испугавшись, что сказала лишнее, и посмотрела в сторону Натана.
Однако Натан лишь тихо произнес:
– Слова женщины похожи на треск сучьев в костре под котлом. Я знал о приближении царства, но не был знаком с Иисусом. Когда я узнал о том, что он воскрес, я остриг волосы, потому что, если все случилось именно так, он – действительно Сын Божий и тот, кого мы ждали.
Сусанна заявила:
– А я знала его лучше всех, потому что сама стирала его белье. Он был человеком, ощущал жажду и голод, временами ученики и маловерие окружавших людей утомляли его. Однако все говорят, что он действительно воскрес, и это меня ничуть не удивляет, а заставляет плакать от радости и надеяться, что все будет хорошо. Возможно, если у нас хватит терпения дождаться, он установит свое царствование в Галилее, и на его стороне будут сражаться ангелы, иначе этому царству не устоять. Во всяком случае, что бы ни случилось, я молюсь по утрам, в полдень и вечером так, как он меня учил, и пока мне этого достаточно.
Ее рассказ глубоко тронул Марию.
– Значит, ты действительно стирала его одежду? – недоверчиво поинтересовалась она.
– А кто мог бы отстирать ее до такой белизны? – с гордостью ответила Сусанна – Мария из Магдалы в своей жизни почти никогда не стирала, а у Соломонии достаточно хлопот со своими сыновьями. Ну а Жанна прибыла в сопровождении собственных слуг и следовала за Иисусом разве что только не на носилках! Пока она была вместе с нами, она, по крайней мере, научилась ходить собственными ногами!
Не имея возможности дольше сдерживать удивление, я спросил:
– Почему же ты следовала за ним, жертвуя своим состоянием, если тебе не нравились ни его поступки, ни его ученики, ни те, кто был вместе с ним?
Сусанна в свою очередь посмотрела на меня с удивлением.
– Он был похож на ягненка, затерявшегося среди волков, – пояснила она – Кто, если не я, дал бы ему поесть и стал бы заботиться о нем? Помимо всего прочего, собственная мать считала, что он не в себе. А жители Назарета однажды притащили его к краю пропасти, однако не посмели сбросить вниз.
– Значит, ты его любила? – спросил я.
Она сделал какое-то неуверенное движение.
– Что я, старая развалина, могу знать о любви? – пробормотала она, изменив позу – В мире полно ленивых плутов, жадных священников, безжалостных сборщиков налогов и других негодяев. Крестьянке достаточно лишь один раз появиться в городе, чтобы они выпили из нее всю кровь. Возможно, потому что он был невинен, как агнец, и ничего не знал о человеческой злобе, я испытывала к нему лишь чувство жалости.
И, словно пожалев о сказанном, она, заламывая руки, тихим голосом добавила:
– Кроме того, он говорил о вечной жизни.
– А что это такое? – спросил я.
Однако расстроенная Сусанна нетерпеливо бросила в ответ:
– Откуда мне знать? Я могу рассказывать лишь о том, каким он был. То, что он говорил, я не понимала и довольствовалась верой в него.
– И ты по-прежнему продолжаешь верить? – настаивал я.
– Не знаю, – со злостью в голосе ответила она. – Когда из его тела, пригвожденного к кресту, от боли катился смешанный с кровью пот, я не только верила, но и бежала с того места – настолько мне невыносимо было смотреть на его муки. От постигшего меня горя я слегла и подумала, что напрасно растратила свои деньги. Однако причина была не в том. Болезнь пришла ко мне из-за его страданий, потому что он не заслуживал такой ужасной смерти, хоть и проклинал скриб и фирисеев; однако при этом он говорил о них ничуть не хуже любого труженика, вынужденного из-за них уничтожать весь собранный им урожай фруктов или же выбрасывать овощи в кучу навоза, потому что он недостаточно знает закон. Однако теперь все будет хорошо, и я уверую в него, если еще хоть раз увижу или услышу его голос.
В удушливой атмосфере этой глиняной хижины, в которой ослы с беспокойством возились у полупустого подобия ясель и за стенами которой беспрерывно слышалось рычание льва, мной овладело сомнение. Мне казалось, что Сусанна хотела выглядеть проще, чем она есть на самом деле, и что она скрывала от меня самое главное; если то, что она так долго следовала за Иисусом, присутствуя при творимых им чудесах и слушая то, что он говорил людям и своим ученикам, было правдой, тогда не оставалось, никаких сомнений в том, что ей были известны слова, не предназначенные для ушей первого встречного.
– А чему он обучал? – продолжал настаивать я – Может ты вспомнишь какое-то тайное учение?
Сусанна еще больше рассердилась:
– Женщины понимают не больше, чем дети! Именно поэтому я не могла выносить Марию из Магдалы, которая постоянно во все вмешивалась, вообразив, что понимает все, о чем он говорит! И это в то время, когда у остальных женщин было полно забот! Можешь поверить, лишние руки никогда не помешали бы! Нам зачастую приходилось обслуживать намного больше, чем двенадцать человек! Иногда за столом сидело человек семьдесят! Для меня Иисус был воплощением мудрости, хлебом жизни, как он говорил. Что он хотел этим сказать? Не знаю, но я верила, потому что он так говорил.
Видя подобную наивность, я лишь разочарованно покачал головой и прекратил расспросы. Однако пожилая женщина все еще продолжала рассуждать при свете огонька глиняного светильника, пытаясь меня убедить в своей правоте.
– В небесах, где живет его отец, находится сейчас и мой отец, – наконец сказала она. – Иисус допускал к себе маленьких детей и говорил, что для них его царство открыто. А я понимала все так: поскольку сама я – дочь небесного отца, то мне нет нужды вникать в смысл того, что он говорит, потому что ему известно намного больше, чем мне. Вот та единственная тайна, которую я узнала.
Этой удушливой ночью я не смог сомкнуть глаз, а рев льва вызвал во мне настолько живые воспоминания о Риме, что временами, находясь на грани сна и бодрствования, мне казалось, что я просыпаюсь именно в этом городе и сейчас мой взгляд наткнется на пурпурные подушки, пропитанные розовой эссенцией, а мое тело окажется изнеможенным после игры страстей. Однако как только я открывал глаза, моему взору представлялось совершенно абсурдное зрелище. В данный момент я находился в хижине из самана, весь вывалянный в шерсти и с растрепанными волосами, в компании трех иудеев, вместе с которыми отправился на поиски того, что не имело никакого смысла. В Риме мне сделали бы прическу, и я с величайшим вниманием отнесся бы к последним веяниям моды, украшая свой плащ; отыскал бы что-нибудь интересное для чтения или сходил бы на какой-то заслуживающий внимания процесс, нашел бы еще много способов, как скоротать время до твоего прихода, о Туллия! В Риме даже среди нуворишей с их глупыми претензиями на роскошь или среди софистов, где принято ни во что не верить, посмеялись бы над тем, что заботит меня сегодня. Я сам смеялся бы первым!
Тем не менее это не мешало ни женщинам, ни молодым интеллектуалам спешить к астрологам, магам или колдунам, дабы обрести их заступничество и истратить огромные суммы на покупку талисманов. Конечно, они делали это шутки ради и ни во что не веря, однако в глубине души при этом желали, чтобы
