Байрона. Посетители, которые были симпатичны хозяину, седовласому патрону, могли даже посмотреть старые гостевые книги с подписями знаменитостей.
На первом этаже в тот вечер были заняты все места, но на втором этаже Бродка и Жюльетт нашли свободный столик, где они могли поговорить вдали от шума и обдумать сложившуюся ситуацию заново.
Теперь они знали, что государственный секретарь кардинал Смоленски был главой тайной организации, которая не имела ничего общего со святым местом, откуда он осуществлял управление. Однако же какой властью обладали эти люди? Решение или, по крайней мере, путь к решению крылся, очевидно, в одной из кассет, магнитной ленте три миллиметра толщиной. Объяснить иначе внезапную перемену в поведении гангстеров было нельзя. И пока ни Смоленски, ни Фазолино, ни их пешки не знали, где находятся кассеты, эти крошечные звуковые документы были для Бродки и Жюльетт чем-то вроде страховки.
— Ты согласна со мной? — спросил Бродка, поделившись с Жюльетт своими соображениями.
Жюльетт, казалось, витала в облаках. Прикрыв рот рукой, она сладко зевнула.
— Ты меня вообще слушаешь? Жюльетт устало улыбнулась.
— Извини, но уже скоро полночь, а день был чертовски напряженным.
Бродка согласился с ней.
— Хорошо, любимая моя. — Он подозвал официанта и расплатился.
Слегка охмелевшие, на негнущихся ногах, они побрели к своему новому дому.
Вскоре после восхода солнца старший духовник кардинал Уильям Шерман покинул Палаццо делла Канцелерия на своем темно-синем «вольво». За рулем сидел его шофер и служка падре Иоганн, которого все называли Джонни.
Машина быстро доехала до Ватикана. Швейцарская гвардия у ворот Портоне ди Бронзо поспешно салютовала ему. Шерман, глава ватиканской комиссии отпущения грехов, был им хорошо знаком, хотя его офис располагался вне стен Ватикана, а комиссия насчитывала всего десять человек.
Широко шагая, Шерман преодолевал сразу по две ступеньки. Ему было шестьдесят — для кардинала курии почти юношеский возраст. Учитывая, что Шерман ходил здесь не каждый день, он с трудом ориентировался в коридорах и лестницах. Наконец Шерман достиг своей цели — Сикстинской капеллы.
Читать утреннюю мессу в Сикстине было особой привилегией даже для кардинала. Шерману повезло с этим только потому, что духовное лицо, назначенное на эту среду, государственный секретарь Ватикана кардинал Смоленски, вчера вечером объявил о плохом самочувствии и попросил найти ему замену. О причине своей недееспособности — чрезмерном употреблении дешевого красного вина и таких же дешевых сигар — Смоленски, естественно, не сообщил.
В прилегающей к Сикстине ризнице Шермана ожидал падре Фернандо Кордез, не знавший ни слова по-английски, в то время как для американца испанский был настолько же чужд, как и бой быков на родине Кордеза. В качестве причетников были назначены два студента теологии из Григорианы, папского университета.
В ходе мессы, которую он читал на безупречной латыни, старший духовник купался в лучах собственного благоговения — по крайней мере, до того момента, как он поднял вверх кубок, а причетники зазвонили в маленький колокольчик. Но когда Шерман чуть позже поднес бокал ко рту и сделал большой глоток, он внезапно замер. Несколько секунд казалось, что старший духовник проникся божественным просветлением, — настолько задумчиво и неподвижно стоял он перед алтарем. Однако уже в следующее мгновение кардинал стал медленно клониться набок, словно подпиленное дерево, и, подобно стволу дерева, его тело рухнуло на ступени перед алтарем.
Рот Шермана был открыт, как будто он пытался беззвучно закричать. Глаза его смотрели на алтарь с изображенным на нем «Страшным судом» Микеланджело. Пальцы обеих рук были скрючены, словно он пытался удержать что-то ценное.
Никто из стоявших в церкви людей, присутствовавших на мессе, не сдвинулся с места. Казалось, мощная десница Вседержителя из сверкающих небес Микеланджело обрушилась на старшего духовника. Справедливое наказание за неправедное деяние. И только спустя какое-то время люди начали шептаться, затем послышалось недоуменное бормотание и, наконец, стали звать доктора.
Падре Фернандо Кордез первым понял, что произошло. Он подошел к Шерману, стащил безжизненное тело кардинала со ступенек и опустил его на мраморный пол. Он поспешно откинул на голову Шермана ризу и прижал ухо к его груди. Затем Кордез, положив одну ладонь на другую, стал сильно и часто надавливать на грудь кардинала.
Посетители, среди которых были две итальянские монахини, только теперь поняли, что именно произошло у них на глазах. В то время как одна из сестер, всхлипывая, бросилась прочь из Сикстины, другая упала на колени перед безжизненным кардиналом, ударила себя кулаком в грудь и громко закричала:
— Dio mio, e morto![25]
К тому времени когда прибыл профессор Лобелло со своим чемоданчиком первой помощи, прошло минут двадцать. Лобелло, почтенный седовласый терапевт в очках без оправы, был обязан своей должностью главного врача Ватикана тому факту, что его дедушка поддерживал близкие отношения с Пием XII. Но даже если бы он пришел раньше, Лобелло смог бы только констатировать смерть старшего духовника.
Врач махнул рукой, и падре Фернандо, ризничий, выпроводил всех посетителей из Сикстины. Когда все двери были закрыты, профессор велел подать тот самый кубок, который выпал из руки кардинала Шермана. Лобелло понюхал кубок и скривился, выпятив нижнюю губу. Затем он обратил внимание на два стеклянных графина с водой и вином, стоявшие на маленьком столике.
— Кто наливал вино в графин? — спросил он, продолжая нюхать бокал, словно собака — ствол дерева.
— Я, профессор.
Лобелло протянул падре графин и велел тоже понюхать его.
Кордез послушался, и после того как он вторично удостоверился, что обоняние его не обманывает, вернул графин профессору.
— Пахнет, как плохое вино, — сказал Кордез, пожимая при этом плечами, словно желая сказать: даже не представляю, каким образом это попало в графин.
Лобелло отставил стеклянный графин в сторону, подошел к падре Фернандо вплотную и, неуверенно оглядевшись по сторонам, как будто хотел проверить, не подслушивает ли кто, произнес:
— Падре, вам известно, что находится в бутылке?
— Не имею ни малейшего понятия, профессор.
Лицо Лобелло стало серьезнее.
— Синильная кислота. Это типичный едкий запах синильной кислоты. Достаточно восьмидесяти миллиграммов, чтобы убить человека среднего роста. Этот яд парализует дыхательный центр. Смерть наступает через несколько секунд.
Падре Фернандо окаменел, как будто Лобелло только что провозгласил, что он умрет. Затем этот полный мужчина, по-прежнему одетый в белый стихарь, крупно задрожал всем телом и торопливо начал креститься. Посмотрев на профессора, он так громко закричал, что его голос разнесся по всей капелле:
— Ради всего святого, я ни при чем! Поверьте мне, профессор!
Лобелло приложил палец к губам, призывая падре к сдержанности.
— Где бутылка с вином для мессы?
Фернандо Кордез, не произнеся ни слова, указал на боковую дверь.
Лобелло взял кубок, графин, и они вместе направились в маленькую комнатку. Огромный шкаф эпохи барокко занимал всю стену. Напротив него стоял такой же старый сервант с множеством дверец. Слева находился умывальник. В этот умывальник профессор вылил содержимое графина, затем прополоскал стеклянный сосуд и бокал.
— Вино! — велел он падре, который с непонимающим видом наблюдал за происходящим.
Падре Фернандо открыл одну из дверец серванта и протянул профессору бутылку. Тот, держа бутылку на некотором расстоянии, осторожно понюхал ее горлышко, потом открыл кран и вылил содержимое бутылки в сливное отверстие.
