— Откройте окно! — приглушенным голосом приказал он. — Скорее!
Падре Фернандо повиновался.
Наконец Лобелло закатал рукава и стал тщательно мыть руки.
— Внимательно выслушайте, что я вам сейчас скажу, — произнес он, обращаясь к падре Фернандо и при этом стараясь не смотреть на него. — Кардинал Шерман умер от сердечной недостаточности. Инфаркт, понимаете?
— Нет, — тихо ответил Фернандо. — Вы же сказали, что это была синильная кислота, профессор.
Лобелло закатил глаза и невольно присвистнул. Затем он повторил сказанное еще раз — теперь его голос звучал громче и в нем слышалась угроза:
— Кардинал Шерман умер от инфаркта. Именно эту причину я напишу в свидетельстве о смерти.
— Но…
Профессор не сдержался и вскипел:
— Боже ты мой, вы что, с луны свалились? Неужели вы не понимаете, что кардинал курии не может стать жертвой убийства? Да, конечно, это было убийство. Отравление! Но об этом никто никогда не узнает. В этих стенах и так слишком много людей погибает в результате убийства!
Падре Фернандо казался смущенным. Как мог уважаемый всеми профессор говорить такое?
— Инфаркт, — повторил он и часто-часто закивал, словно только сейчас понял, что имеет в виду Лобелло.
— Оставьте меня на минуту, — попросил профессор, и Кордез вышел из комнаты через заднюю дверь.
На стене рядом с умывальником висел телефон. Лобелло набрал номер.
Труп старшего духовника по-прежнему лежал на мраморном полу Сикстинской капеллы, когда на место происшествия прибыл кардинал Смоленски. Лицо его преосвященства было серым, словно алтарный дым.
Лобелло встретил Смоленски почтительным поклоном и попытался поцеловать его перстень, как это принято при встрече с кардиналом. Но из этого ничего не вышло, поскольку государственный секретарь, бледный и несколько помятый, почему-то забыл надеть свой перстень.
Когда профессор поднял облачение, которое носил нежданно почивший кардинал и которым теперь было накрыто его тело, Смоленски едва не стошнило, и он прижал руку ко рту. Лицо старшего духовника приобрело синеватый оттенок, но самым страшным были его широко раскрытые глаза и запрокинутая голова, из-за чего острый подбородок сильно выдавался вперед, подобно клину. Казалось, будто глаза Шермана при падении искали фреску «Страшный суд».
Смоленски отвернулся, и Лобелло закрыл глаза мертвому кардиналу. Затем он снова накрыл тело Шермана его облачением.
Смоленски нерешительно спросил:
— Вы позаботились обо всем необходимом, профессор?
Лобелло кивнул, внимательно посмотрев на государственного секретаря.
— Если позволите сделать замечание, вы выглядите плохо, ваше преосвященство.
Государственный секретарь отвернулся, словно не хотел, чтобы профессор видел его лицо.
— Я и чувствую себя не очень хорошо, — ответил он, не глядя на Лобелло. — Если быть до конца честным, мне просто отвратительно.
Лобелло подвел государственного секретаря к обтянутому красным бархатом табурету и вынул из своего чемоданчика шприц для инъекций. Набрал в него содержимое крошечной ампулы.
— Это пойдет вам на пользу, ваше преосвященство, — сказал он, закатывая рукав Смоленски.
Укол в локтевой сгиб — и профессор выдавил содержимое ампулы в вену кардинала. Тот апатично сидел на табурете, устремив взгляд в пол. Через некоторое время, не меняя позы, он заговорил:
— Не знаю, понятно ли вам, профессор, что на месте убитого вообще-то должен быть я.
Лобелло склонился к Смоленски. Его лицо было крайне обеспокоенным.
— Как вас понимать, ваше преосвященство?
— Очень просто. По средам утреннюю мессу в Сикстине обычно читает государственный секретарь Ватикана.
— Я знаю. Все это знают.
— Вот именно. Сегодня среда.
— Боже мой, действительно!
— Теперь вы понимаете, профессор, почему я так плохо себя чувствую?
Лобелло сжал губы и молча кивнул.
— Вы не предполагаете, кто может стоять за убийством? — спросил он наконец, вытирая большим белым платком очки без оправы, чтобы чем-то занять свои нервные пальцы.
Государственный секретарь натянуто рассмеялся и с горечью произнес:
— В Ватикане живут две с половиной тысячи человек. Тут речь может идти о любом, начиная с алебардиста и заканчивая писарем, от простого служащего до монсеньора, от кардинала до папы.
— Ваше преосвященство! — удрученно воскликнул Лобелло.
Тем временем укол начал действовать. Смоленски вскочил, подошел к Лобелло и с мерзкой улыбкой на лице сказал:
— Профессор, давайте будем откровенны. Ватикан — это точно такая же фирма, как тысячи других. Всемирный концерн, если вам так больше нравится. А в каждом концерне есть недоброжелательное отношение и зависть, тщеславие и корыстолюбие. Почему церковный концерн должен быть исключением?
Едва государственный секретарь закончил говорить, как двери открылись и вошли два одетых в серое носильщика с цинковым гробом. Они подняли тяжелое тело старшего духовника, уложили его в гроб и исчезли, ничем не выразив своего сочувствия.
Слух о смерти кардинала во время мессы распространялся со скоростью пожара. Если бы тот умер в постели, это никого не заинтересовало бы. Но в данном случае монсеньор Пьетро Чибо, пресс-секретарь Священного Престола, уже через пять часов после неожиданной кончины Шермана вышел в Сала Стампа делла Санта Седе и официально сообщил журналистам, что старшего духовника постигла смерть от инфаркта прямо во время святой мессы в Сикстинской капелле.
Как всегда на пресс-конференциях Ватикана, Чибо раздал листки с бюллетенем государственного секретаря Ватикана кардинала Смоленски. На этот раз его преосвященство выражал сожаление по поводу безвременной кончины американского брата во Христе и восхищение человеком, жизненный путь которого начался в Колорадо, где тот был коневодом. Теперь же по воле божественного провидения кардинал Шерман был призван для несения высшей службы прямо во время исполнения своих священных обязанностей. Сообщалось также, что старший духовник, которому с большим трудом придется искать замену, уже давно страдал от проблем с кровообращением и лечился у профессора Лобелло.
Конечно, это не соответствовало истине, но пресс-конференции курии проводились не для того, чтобы распространять истину, а для того, чтобы делать объявления или опровержения. От ответов на вопросы журналистов по поводу более детальных обстоятельств смерти в Сикстинской капелле, а также свидетелей происшедшего монсеньор Чибо уклонялся, делая честь своему прозвищу «Monsignore Non-mi-risulta», что означало «Монсеньор Мне-не-известно».
Незадолго до окончания пресс-конференции Андреас фон Зюдов, ведущий репортер «Мессаггеро», которого боялись и уважали в равной степени благодаря его расследованиям, задал вопрос о безымянной могиле на Кампо Санто Тевтонико.
В зале, где присутствовало более тридцати журналистов, внезапно повисла напряженная тишина. Андреас фон Зюдов был известен среди своих коллег-репортеров. Хотя фамилия у него была немецкая, по- итальянски он говорил настолько хорошо, что все полагали, что он родом с севера, из южного Тироля или с озера Гарда. Кроме того, фон Зюдов стригся так коротко, что почти никто не замечал, что волосы у него на самом деле были соломенного цвета. Свои хитрые глаза он прятал за простыми никелированными очками с круглыми стеклами, придававшими ему более юный вид.
