Костя подошел к креслу. Теперь, вблизи, оно было вполне обычным. Сделанным кустарным способом, но обычным. Подлокотники были от разных кресел, ножки, похоже, тоже. Но они хотя бы были подогнаны под один размер.
– Посвети-ка сюда, – попросил Пришвин девушку.
Она послушно направила луч телефона в указанном направлении. На подлокотниках Костя увидел два ремня, а над спинкой кресла свисал колпак наподобие сушки для волос в парикмахерских.
– Что это? – спросила Маша.
– Не знаю. Похоже на электрический стул.
– Откуда он здесь?
– Не знаю. – Костя подошел и взял в руку кабель, идущий к колпаку. Толщина электрического кабеля впечатляла. Пришвин не был электриком (да что там – он был до сих пор уверен, что щиток у двери квартиры и есть источник света и тепла), но понимал, что чем толще кабель, тем больше значение тока.
– Пойдем отсюда, – предложила Стрельцова.
– Да-да. Пойдем.
Пришвин не мог оторваться от изделия. Он понимал, что оно сделано, скорее всего, чтобы убивать, но именно этим кресло и завораживало. Косте захотелось в него сесть, пристегнуть ремни, надеть колпак и пропустить через себя миллионы электронов.
– Эй, вы в порядке? – Маша дернула опера за рукав.
– Все, уходим, – произнес Костя и вышел из комнаты. Он знал, что обязательно сюда вернется.
Паровоз свесился со второго этажа. Мент и Маша ушли. Вовка спрыгнул и пошел за Добряком. В комнате сразу за лестницей откинул кусок линолеума и открыл люк.
– Ну, наконец-то! – произнес старик. – Неужели и вправду они пришли по твою душу?
– Да, – кивнул Паровоз.
– Так что, ты правда из тюрьмы сбежал? – бомж продолжал задавать вопросы, пока вылезал из погребка.
– Я же рассказывал! – возмутился Вова. – Ты, старичок, меня плохо слушал?
– Слушал-то я тебя хорошо, но не всему верил.
– Это почему же?
– Понимаешь, каждый из нас… ну, кто попадает на дно, старается выдумать историю. Да такую, чтоб за душу взяло. Это срабатывает, своего рода защитный механизм. Оправдание своих действий, что ли. Ведь просто так сюда не попадают. Всегда виной вот она, – старик достал из-за пазухи бутылку с мутной жидкостью и показал Володе. – Она, паскуда. Малый, а где у нас стаканчики?
Вовка вышел из комнаты и практически сразу же вернулся с двумя пластиковыми стаканами. Старик налил в каждый по половине.
– Ну, давай за нас, – сказал он и выпил.
Что-то после услышанного совесть Тутуева противилась принятию спиртного, но Володя ее уговорил. Мол, в последний раз, здоровья ради и так далее и тому подобное.
– Так, значит, ты меня обманул? – спросил Вова, когда самогонка осела и растеклась теплом по желудку.
– Почему сразу обманул? Приукрасил. Скажи я тебе, что запил, от меня ушла жена и меня просто кинули с квартирой, стал бы ты сопереживать мне? Во-о-от. К тому же, несмотря на правдивость, эти серые истории похожи между собой, как сиамские близнецы. Вот я добавляю смерть жены, кто-то – изнасилование дочери, кто-то – убийство сына, неизлечимую болезнь любимой тещи, и еще, и еще… Противно? Очень, но иначе нам не выжить. Мы рассказываем заученную историю каждому новенькому, а то и по пьянке тем, кто уже слышал ее не раз, на протяжении нескольких лет, и сами начинаем верить в нее. А знаешь, для чего? Для того, чтобы вместо чувства отвращения у людей, слышащих наши истории, появлялось чувство жалости. Что в моем случае? Я думаю, это я умер, а не жена. Она меня убила.
Володя сначала подумал, что старик говорит о жене-убийце, но потом понял: Добряк обвинял бутылку с пойлом бабки Зины. Паровоз даже подумал, что бомж возьмет и выкинет ее, но старик печально вздохнул и налил еще по полстакана.
– Тогда она меня убила, а сейчас не дает сгинуть совсем, – торжественно произнес старик и выпил.
Володя сделал глоток и отставил стакан.
– Послушай, Добряк, а насчет придурка, собравшего электрический стул, ты тоже наврал?
– Я же сказал, мы придумываем собственные истории. А это чужая история.
«Ясно, если ее до тебя никто не придумал, то ты говоришь чистую правду».
– История чужая, вот только горе было общим. Сколько душ погубил, паскудник…
– Что, на этом стуле? – спросил Паровоз и принял вновь налитый стакан.
– Что ты! Даже непонятно, для чего вообще он сделал его. Ни одного человека на стуле убито не было. Да этот ублюдок даже никому на нем сидеть не разрешал.
– А зачем тогда? – выдавил из себя Володя, когда выпил.
– А черт его знает… Придурок был. Говорят, у него было столько приспособлений, и все электрические. Он каждым из них убил, а вот стулом – никого. Во как. – Старик посмотрел на парня и, увидев в его ставших мутными глазах недоверие, добавил: – Я всего лишь говорю, что слышал сам.
Паровоз улыбнулся:
– Только то, что слышал?
– Именно. – Добряк посмотрел на Владимира так, будто взвешивал, стоит ли говорить дальше. Махнул рукой и произнес: – Слышь, малый, чего поговаривают. Электрик хотел этим самым креслом вынуть из себя душу и заточить в проводке этого клуба.
– Придурок.
– Ага. Он даже, когда его поймали, ментам о нем ничего не сказал.
– Ну, это-то понятно. Иначе его бы здесь не было.
– Ага. Наверное, думал вернуться сюда и закончить начатое.
– Да. Придурок, – только и смог повторить Вова.
– Я говорю только то, что слышал, – произнес старик и вырубился.
Дима узнал о смерти сестры от соседа Витьки.
– Димон, у вас на хате столько ментов собралось! Я их столько не видел в отделе, когда меня с дозой взя…
– Что случилось?
Ввиду его бунтарского возраста или еще какого дерьма, Димке было плевать, что там случилось – предки поругались или их квартиру выставили. Ему было параллельно. Не убили же там кого, в конце концов.
– По-моему, это… Светка твоя окочурилась.
– Что ты сказал?! – Димка схватил соседа за грудки и начал трясти.
– Послушай, ну так бывает, – начал оправдываться наркоман, будто это он виноват в смерти девушки. – Там передоз или неразделенная любовь.
Светка была сучкой еще той, но она была его сестрой и… Нет, конечно! Она могла быть кем угодно, только не наркоманкой. Да она даже не знала, как косяк правильно держать, не то что шприц… Единственное, что она умело держала в руках… Дима ослабил хватку. Неразделенная любовь. Может быть. Вообще, то, чем занималась его сестра, словом «любовь» не назвать, но… Но было кое-что еще. Серегу Монова нашли убитым в собственной спальне. Стасу на голову огроменная «плазма» упала. В собственный день рождения! Нет, здесь дело не в наркоте и тем более не в любви.
– А че предки? – спросил Дима, немного успокоившись.
– Ну, отец твой орал на кого-то, а мать…
Димка знал, что мать. Она, несмотря на видимую хрупкость и беззащитность, была суровой женщиной. И то, что там отец на кого-то поорал, по сравнению с ее громогласным молчанием было писком комара против рева хищника. Мама могла успокоить кого угодно одним движением руки. Именно она не давала Димке сделать опрометчивый шаг.
– Эй, Димон. Ты давай это… домой иди.
