и жить дальше?
Потрепав Азора за холку, Аслан пошел прогуляться с Йозефом дальше, оставив друга с Мартой наедине.
– Может, ты и права, – в раздумье ответил Алексей. – Надо просто жить, жить, жить… Сколько, для чего, во имя чего? Это уже другой вопрос. Жить и не терзаться тем, что было. Многие так и живут. Никого нельзя осуждать.
– Так что тебе мешает жить так, как живут другие?
Алексей усмехнулся.
– Знаешь, о чем я подумал? В одной святой книге сказано, что всякий, кто идет вперед, но оборачивается назад, ненадежен для будущего царства. А вот я не знаю, касаются ли эти слова тех, кто остался без родины? Кто не может без нее жить, дышать, быть счастливым? Не знаю… Может, и впрямь надо просто жить, просто идти вперед, ни о чем не вспоминая и ни на что не оборачиваясь? Чтобы не споткнуться и не упасть. Чтобы не затоптали те, кто идут следом… Или наша память, наша родина, которая живет в этой памяти, помогает нам, чтобы мы не сбились с пути, назначенного нам Богом?
Он еще крепче обнял Марту:
– Ах да, я забыл: ты ведь не веришь ни в сны, ни в Бога…
– Не верю, – тихо ответила Марта. – Пока что… Но все, во что веришь ты, для меня дорого.
– Вот ты говоришь: «жить дальше». Один мой друг – чеченец – в той войне потерял мать и сам получил шесть осколков. Да и боев в тот момент не было. Шла себе колонна беженцев: женщины, дети, старики. А по ним с вертолета ракетами. Что им там померещилось – не знаю. Взяли – и ударили по той колонне с воздуха. Мой друг кинулся мать спасать, а другие его не пускали. Укрылись в кювете – и не пускали. Потому что видели, что она уже мертва. И вот пойди убеди его, чтобы он все забыл и жил, как все… Живет. Работает, крутится, как может. Даже улыбается иногда. Четверо маленьких детей не бросишь в тот же кювет. А вот его брат до сих пор не хочет жить. Никак не хочет! И все потому, что его беременной жене все в той же колонне осколком снесло полголовы…
– Замолчи, – в ужасе не прошептала, а застонала Марта, но Алексей словно не слышал, продолжая говорить:
– И прожили-то вместе не больше полугода. Ну, погибла… Сколько их тогда погибло! С обеих сторон. Никто никогда не посчитает. Главное, что сам остался жив. Радуйся! А он не хочет… У старой чеченки война сразу восемь сыновей забрала. А она живет. «На все воля Всевышнего», – говорит. И живет. А вот другая мать потеряла единственного сына, которого ей Бог дал. И не выжила от горя. Наверное, верой была слаба. Не смогла сказать, как та чеченка. Собрала его по кускам… Хотя и собирать было нечего: фрагмент позвоночника и ступня. Парень нигде не воевал, никому ничего плохого не сделал. Просто оказался в ненужном месте в неподходящее время. Такое там случалось. Его сначала пытали, потом спрятали в колодце, а потом, для большей острастки, швырнули туда пару–тройку гранат…
– Замолчи.., – снова застонала Марта, впившись в руку Алексея.
– Еще одна мать – русская – тоже не могла спокойно «жить дальше». Ее сын служил пограничником. Шли отомстить за своего командира, да сами попали в засаду. Втроем. Один не всегда в поле воин. Их там и положили. Потом мать одного из них сама отправилась на поиски сына, которого успели обвинить в дезертирстве. И пока одни искали дезертира, мать сама нашла своего сына – там, где его убили в бою. В горах. Тот, кто его убил, сам и показал могилу. Чеченец – его Сулейманом звали – рассказал русской матери, как все случилось. Никаких денег за тело ее сына не стал брать. Сам пошел откапывать яму, где положил того пацана. Потому что те начальники, кто должен был это делать, за свою шкуру боялись, думали, что тот чеченец их в ту же яму положит. Струсили. Такое на войне тоже часто бывает. Одни в бой, другие – за их спины.
Кто сейчас помнит про матерей тех пацанов, которых в новогоднюю ночь кинули на штурм Грозного?.. На них даже гробов не хватало. Собирали по кускам, снимали обугленных с брони, намотанных на гусеницы танков, с простреленными черепами – и в обычные ямы. Без всяких почестей, без гробов… В траншею, в одну кучу... Знаешь, сколько таких братских могил?
Он говорил и говорил каким-то чужим, бесстрастным, страшным голосом, звучавшим в этом тумане, окутавшем их со всех сторон непроглядной пеленой, во мраке быстро наступивших сумерек, в абсолютной тишине – не просто жутко, а зловеще. Марте казалось, что она сейчас сама стоит возле этих ям, из которых на нее – прямо в душу, в сердце – смотрят остекленевшие глаза ни в чем неповинных жертв.
Наконец, придя в себя, он понял, что делал Марте больно.
– Прости, – он тряхнул головой, освобождаясь от страшных воспоминаний. – Я знал одного
