застывал на лице кристаллами. Глухую полночную тишину изредка нарушали гулкие, как выстрелы, раскаты — это лопался, расширяясь, толстый лед. Океан жил и подо льдом, дышал, шевелился, вспучивая, взламывая, нагромождая друг на друга льдины. Собак теперь в бане, боясь, что они перемерзнут. Все они больше спали, неохотно съедали приносимую раз в сутки пищу и опять задремывали. Люди тоже ходили вялые, полусонные, мало разговаривали друг с другом.
Петр Данилович легче других переносил круглосуточную тьму. Как-никак третья зима, опыт есть. И он старался, чтобы зимовщики не впали в апатию, по очереди брал каждого из них с собой на прогулки под предлогом проверки капканов. В этих прогулках неизменно участвовал Дик.
Первый пойманный песец внес некоторое оживление в монотонную жизнь полярников. Повезло Игошеву (у него, как и у других, были свои капканы, и каждый знал, где чьи).
Петр Данилович объяснил и показал, как надо снимать шкурку, как выделывать.
— Ну теперь должны пойти песцы, почин есть! — обнадежил он остальных.
Но больше что-то ни в чьи капканы и ловушки песцы не попадались, хотя следов после каждой метели замечали вокруг немало. И не только песцовых.
Однажды Дик, бежавший впереди, остановился как вкопанный, вздыбил шерсть. От берега в глубину острова вели огромные следы — Дик мог уместить в каждом из них свою голову.
— Хозяин пожаловал, — определил Севрин. — И, видать, матерый: вон какой след — шапкой не накроешь!
Но медведь пока не беспокоил зимовщиков: то ли был сыт, то ли просто не учуял жилья. В прошлом году в это время уже не раз прозвучали удары молотком по железке, висящей у входа в дом полярников.
Приближался Новый год. Елки настоящей, конечно, не было, но Петр Данилович вспомнил, что есть синтетическая. Разыскали ее на складе, поставили в центре круглого стола, за которым всегда обедали. По всем стенам развесили картинки. Кухарчук, как заправский художник, изобразил на них каждого в еще более страшном виде, чем на самом деле: в гигантских унтах, с бородами до пола, косматых. Но Дик заметил, что это людям понравилось, — рассматривая картинки, они хохотали и хлопали друг друга по спинам.
Врач и завхоз, он же постоянный кок (именно кок, а не повар, потому что в слове «кок» больше романтики, да и жизнь у полярников как у моряков!), Феликс Козлов соорудил по случаю новогоднего праздника торт. Севрин выдал каждому по полкружки спирта.
Как всегда, люди слушали музыку, льющуюся из черного ящика с зеленым мерцающим глазом, потом пели. Решили устроить праздник и собакам — впустить их в свое жилье, угостить остатками ужина. Дик, который чинно лежал у порога с самого начала, с неудовольствием отметил, что невыдержанные его сородичи не умеют себя вести. Но люди сегодня были очень добры, кормили собак и ели сами, раскраснелись, разговаривали громко, размахивали руками.
Дик немного устал от этого шума и обрадовался, когда Петр Данилович пошел в свою комнату. Он последовал за хозяином и по обыкновению лег у двери.
Сквозь полудрему он слышал, как расходились по своим комнатам люди, забыв отвести собак назад, в баню. Объевшиеся, разомлевшие в тепле, они засыпали где придется: одни прямо под столом, другие в комнатах у своих хозяев, как и он, Дик.
Петр Данилович лежал поверх одеяла одетый — только разулся, курил хрипящую трубку и думал о чем-то своем. Один раз он встал, снял со стены рамочку с фотографией молодой женщины, долго разглядывал ее, тяжело вздохнул и лег спать, положив портрет себе на грудь.
Дик чувствовал, что хозяину не по себе, состояние Петра Даниловича передалось и ему, и он просыпался, едва задремав. Потом он услышал, как скребется в стены дома ветер, шуршит переметаемый через крышу снег. Начиналась пурга.
Петр Данилович, выкурив несметное количество своих трубок, так и не уснул в эту ночь. Когда ветер разгулялся вовсю, скатываясь с пологого склона сопки и пытаясь сбросить в океан прилепившиеся у ее подножия постройки полярной станции, Севрин встал, сунул ноги в теплые унты, надел шапку и полушубок.
— Пойдем посмотрим, что там творится, — сказал он Дику.
Все в домике крепко спали — и люди, и собаки.
Когда Севрин открыл наружную дверь, ведущую в тамбур, то оказалось, что он полузанесен снегом из-за неплотно закрытой второй двери.
— Будить ребят скоро придется, откапываться, а то заметет и не выбраться, — проговорил Петр Данилович, потянув на себя наружную дверь, за которой была ночь и неистово выла пурга. Двери во всех помещениях полярной станции открывались внутрь: если домик занесет даже с крышей, можно начинать откапываться — лопаты всегда рядом, в чулане. Петр Данилович отгреб снег, чтобы дверь захлопнулась и закрылась на щеколду.
Ветер гудел зло. Луч фонаря, включенного Севриным, уперся в сплошную снежную стену. Такого бурана Петр Данилович не помнил и решил посмотреть, какую силу ветра зафиксировал прибор.
Метеоплощадка находилась выше жилого дома. Чтобы добраться до нее, надо было завернуть за угол, там ухватиться за канат и идти, держась за него, мимо бани, склада и электростанции, затем пересечь небольшую ложбинку, где свирепый ветер пытается свалить с ног либо оторвать от земли и унести неведомо куда.
Дик шел вслед за хозяином, чувствуя, как давят на него плотные массы снега, поднятые ветром, как трудно удержаться на ногах. Он пригнулся — хотелось передохнуть. Этих нескольких мгновений было достаточно, чтобы потерять из виду хозяина. Дик рванулся вперед, почувствовал, что ветер переворачивает его, лег на брюхо и пополз в сторону метеоплощадки.
И вдруг ему почудился прорвавшийся сквозь вой ветра то ли стон, то ли приглушенный крик. Дик подался на этот звук и тут же учуял столь знакомый ему запах царя Арктики. Пес настиг белого медведя, терзавшего полушубок Петра Даниловича, не раздумывая, бросился на непрошеного гостя и вцепился острыми клыками ему в ягодицу. Медведь взвыл, оторвал передней лапой назойливого пса, вернее смахнул его с себя, и пустился наутек.
Дик, чувствуя, как от мощного удара у него болят голова и грудь, искал хозяина. Он почти полз по медвежьим следам и нашел Петра Даниловича в нескольких шагах за баней. Севрин лежал ничком, не подавая признаков жизни. Дик потрогал его лапой, попытался лизнуть в лицо, но язык попал только в ухо — Петр Данилович почти зарылся лицом в снег. Дик попытался тащить Севрина, ухватившись зубами за свитер, но чуть не взвыл от боли, когда напряг все мышцы для первого рывка. Перед глазами замельтешили черные и белые точки. Дик даже помотал головой, чтобы отогнать их.
Как ни бесновался ветер, пес все же расслышал слабый стон, вырвавшийся из груди человека, и решил, что надо побыстрее позвать всех, кто спят в доме, ничего не подозревая.
Назад возвращаться было легче, ветер подгонял, подталкивал. Пес упирался, чтобы не проскочить мимо жилого дома. Он добрался до закрытой двери, царапнул ее когтями, она не поддавалась. Тогда он начал изо всех сил бить лапами в толстые доски, отчаянно лаять.
Вроде бы внутри началось шевеление. Услышав голос вожака, сгрудились в коридорчике собаки. Дик снова забарабанил лапами, призывно, отчаянно залаял. Несколько собак ответили ему вопросительным гавканьем. Они не догадывались, что надо бежать к спящим людям, растормошить их. Дик продолжал лаять, надеясь, что кто-нибудь все же проснется.
Наконец кто-то недовольно забормотал, распихал собак, подошел к двери, откинул щеколду.
— Ты как тут оказался, Дик? — воскликнул Сергей Кузьмин. — Все собаки в доме, а ты на улице!
Дик схватил Кузьмина зубами за рукав и потянул за собой.
— Э-э, брат, постой, чую — что-то неладно, — окончательно отогнав сон, произнес Кузьмин. — Пойду разбужу Петра Даниловича.
Через несколько минут все полярники, поднятые по сигналу тревоги, были на ногах. Кузьмин торопливо объяснил им: Петра Даниловича в комнате нет. Дик царапался в наружную дверь, а когда он, Кузьмин, открыл ее, сразу потянул за собой на улицу. Не иначе, что-то случилось с Севриным.
Зарядив карабин, взяв мощный аккумуляторный фонарь, зимовщики отправились искать своего
