начальника. Дик шел впереди, за ним — Кузьмин, за Кузьминым — все остальные. Увязавшиеся за людьми собаки жались к ногам, мешали идти. Пурга бесновалась с прежним остервенением. В двух шагах ничего не было видно, свет фонаря желтел слабым размытым пятном.
Кузьмин ухватился за канат, который вел к метеоплощадке, но почувствовал, что Дик увлекает его куда-то в сторону. И он доверился собаке, тянувшей его в непроглядную снежную круговерть.
«При такой видимости медведю на лапу наступишь и не заметишь!» — подумал Сергей, крепче сжимая в руках карабин. Он снял висевший у него на груди фонарь, посветил назад — никого видно не было. Тогда Кузьмин выстрелил вверх, надеясь, что Севрин, если он жив, услышит, ответит выстрелом. Но в многоголосом хоре вьюги хлопок выстрела прозвучал беспомощно, и Кузьмин не был уверен, что его услышали идущие сзади. Он подождал Игошева, шедшего вторым, Игошев подождал Кухарчука, Кухарчук — Козлова. Они пошли, растянувшись цепочкой, крепко держась друг за друга, ощупывая ногами снег, и вскоре обнаружили полузанесенного Севрина. Петр Данилович был без шубы и без шапки. Кузьмин, не раздумывая, быстро снял шубу с себя и почувствовал, как ветер продул толстый свитер, словно он из кисеи. Шубу расстелили, положили на нее Севрина. Наклонившийся Кузьмин услышал слабый стон.
— Живой наш Петр Данилович! — обрадованно закричал он. — Потащили быстрей!
Он взялся за одну полу, Козлов — за вторую, Игошев и Кухарчук — за рукава. Дик тоже вцепился в овчину, пытаясь помочь людям.
Когда Петра Даниловича внесли в столовую, часы показывали десять часов утра первого дня наступившего нового года. Севрин дышал едва слышно, был без сознания. У него оказался рассеченным в нескольких местах затылок, ободрано плечо, обморожено лицо и кисти рук. Феликс Козлов взялся врачевать его: обработал раны, наложил повязки, смазал гусиным жиром обмороженную кожу. Сообща перенесли Петра Даниловича в его комнату. Он все еще был без сознания.
Козлов заметил, что Дик зализывает бок и постанывает. Он подошел к собаке и увидел, что весь левый бок у нее в крови.
— Никак вы вдвоем с Петром Даниловичем с медведем боролись?! — всплеснул он руками и побежал за бинтом и йодом.
Дик, понимая, что ему хотят помочь, не сопротивлялся, когда Козлов смазывал глубокие рваные царапины, оставленные медвежьими когтями, туго бинтовал бок.
— Вот друзья по несчастью, — тихо проговорил фельдшер, закончив работу.
Дик прилег на коврик у двери и уронил голову на лапы.
Козлов не сразу заметил, что Севрин очнулся. Первым уловил это Дик. Он вдруг вскочил, завилял хвостом и направился к кровати.
— Дик, на место! — тихо сказал Козлов, еще не поняв, в чем дело. Он сидел за столом, освещенным лампой-грибком, и читал.
— Что со мной? — спросил Петр Данилович, узнав Козлова по голосу.
— Ну, слава богу, очнулся, — обрадовался Феликс. — А очнулся, значит, с того света вернулся!
— Что со мной? — повторил вопрос Севрин.
— Теперь все в порядке, — ответил Козлов. — А ночью, наверное, вами хотел закусить мишка. Нашли вас за баней без шапки и шубы. Дик — молодец: прибежал, людей позвал, хоть и сам ранен.
Дик, ткнувшись носом в забинтованную руку Петра Даниловича, чихнул и лег рядом с кроватью. И все время, пока хозяин болел, он находился около него.
Когда унялась пурга, зимовщики расчистили дорожки, метеоплощадку и нашли шапку Петра Даниловича недалеко от бани. Полушубка нигде не было. Видно, его утащил медведь.
Собираясь в столовой, зимовщики пытались восстановить картину нападения белого медведя на их начальника. Андрей Кухарчук даже схему вычертил: как вышел Петр Данилович из дома, как шел, держась за канат, к метеоплощадке, как мог идти или где мог затаиться медведь.
Все они были знакомы с последними утверждениями ученых о том, что белые медведи миролюбивы, нападают на людей крайне редко, когда ранены. Возможно, это действительно так, а возможно, такая теория появилась потому, что белых медведей после вторжения человека в Арктику осталось очень мало и их надо сохранить. В стародавние времена белые медведи нападали на людей, да вот и на этой полярной станции случай нападения был. Короче говоря, теория — теорией, а практика есть практика. Может, медведь тоже спрятался в затишке от бурана и напал на Петра Даниловича с перепугу. По схеме, вычерченной Кухарчуком, получалось, что медведь находился между складом и баней, там, где дорожка к метеоплощадке проходит совсем рядом. Ветер дул сбоку, так что он мог до последнего момента и не учуять человека, а когда тот внезапно оказался рядом, сбил шапку, когтями рассек затылок, наткнувшись на поднятый воротник полушубка, вцепился в него и поволок добычу с собой. Второй лапой медведь, наверное, схватил Петра Даниловича за плечо, ободрал кожу. Крючки полушубка не выдержали мощного рывка, вырвались «с мясом», оглушенный человек, потерявший сознание, упал в снег.
Почему медведь убежал, не вернулся искать потерю, неизвестно. Об этом знал только Дик.
Через неделю Петр Данилович начал вставать, ходить по дому. Дик всюду следовал за ним. Бинты Козлов снял, так как пес все равно сдирал их. Раны на груди и на боку Дика подсыхали, Козлов смазывал их стрептоцидовой мазью, а Дик ее тут же вылизывал.
Петр Данилович, похудевший и еще больше поседевший, чувствовал, что Дик к нему привязан всей душой, понимал, что обязан собаке жизнью, и оказывал ему всяческое внимание. Хоть и болели обмороженные, сочащиеся сукровицей кисти рук, а все равно почесывал он забинтованными пальцами у Дика между ушами, разговаривал с ним как с человеком. Дик внимательно слушал, прижмурив от удовольствия свои умные глаза.
Через несколько недель Петр Данилович совсем поправился, и жизнь на полярной станции пошла обычным порядком. О случившемся в новогоднюю ночь вспоминали, как о чем-то далеком.
…И снова на остров пришло лето. Севрин с нетерпением ждал прибытия парохода.
— Ну что, Дикуша, поедешь со мной? — спрашивал он.
Дик вежливо помахивал хвостом, не совсем понимая, чего от него хочет хозяин. Ему было приятно новое длинное имя, которым его все чаще называли, и он терпеливо переносил расчесывание шерсти.
Задумав увезти с собою четвероногого друга на Большую землю, чувствуя, что не сможет расстаться с Диком, разделившим с ним самые трудные дни, Севрин долго мастерил для Дика ошейник с поводком. И теперь приучал его ходить на поводке.
И Дик, гордый, независимый Дик, удивляя всех собак острова своей покорностью, терпеливо сносил эти причуды хозяина, шел на поводке рядом с ним, зорко поглядывая вокруг, чтобы запомнить наиболее злорадствующих собак. Получив свободу, он задавал им хорошую трепку, показывая, что покоряется причудам хозяина не потому, что стал слабее, а потому, что хозяину видно, как поступать.
Приучал Севрин Дика и к шлюпке.
К тому времени, когда на оттаявших полянах на острове появились цветы, а вокруг начали гулять льдины, словно раздумывая, уплывать отсюда или нет, Петр Данилович знал, что Дик последует за ним всюду, куда бы он ни приказал.
Чем меньше оставалось времени до прибытия парохода, тем большее нетерпение охватывало Петра Даниловича. Он сбрил свою бороду, так нравившуюся Дику. Лицо Севрина, два лета не видевшее южного солнца да еще закрытое целую зиму бородой, оказалось иссиня-бледным, а на обмороженных щеках краснели пятна.
Хотя Петр Данилович не сомневался, что в этом-то году его уж наверное сменят, он боялся: не вышло бы еще какого-нибудь казуса.
По опасения оказались напрасными. Новый начальник станции прибыл на первом пароходе, привезшем почту и продовольствие, и сообщил, что Петра Даниловича представили к награде. Но это известие его не взволновало. Его беспокоило другое: писем от жены не было.
Передача дел прошла быстро. Петр Данилович попрощался с зимовщиками и сел в шлюпку, не выпуская из рук поводка. Дик послушно прыгнул с берега на заднюю скамью, а затем спустился вниз, примостился у ног хозяина. Он не знал, что покидает родной остров навсегда, и даже не взглянул на собак, столпившихся на берегу. Хозяин рядом — и Дик спокоен.
Капитан парохода был тот же, что и в прошлом году. Он сочувствовал Петру Даниловичу, из-за
