— Эй, чувак! — проорал он, — ты мне нравишься! Тебя подвезти?
Я порылся в кармане, достал jette — так здесь называли бумажку в сто франков, протянул ее парашютисту.
— До базы ВВС Рауль Салан[45], пожалуйста. Сдачу оставьте себе…
Парашютист взял банкноту, дружески толкнул меня в плечо и жизнерадостно заржал…
Вертолет трясло — над городом очень непредсказуемые воздушные потоки. Я заставил себя встать, держась за сетку, которой были обтянут фюзе6ляж изнутри, я сделал шаг вглубь десантного отсека, потом еще один. У пленного были парашютисты, я включил фонарик и…
Это был не генерал Абубакар Тимур. Мы вытащили пустышку. Опять.
Пустышка…
Утро следующего дня
Вилла Суснии, Алжир
Патрис зашел ко мне, когда я успел немного попасть, до этого меня не беспокоили. Он был в полной форме французских парашютистов, белый берет[46] красиво сложен, и заткнут за погон. В руке — бутылка, на горлышко надеты два пластиковых стаканчика. Мы посмотрели друг другу в глаза, и я понял — не довезли…
— Как его звали? — после минуты тягостного молчания спросил я.
— Шарль… — сказал он — но настоящее имя Зоран.
— Зоран? — непонимающе переспросил я.
Вместо ответа Патрис плюхнулся на стул, откупорил бутылку вина — красное вино положено в Легионе по рациону, как у нас на кораблях нижним чинам положена 'от Государя' чарка водки[47]. Разлил по стаканчикам, бутылку поставил на стол. Выпили не чокаясь.
Стоя…
— Он был сербом… — сказал Патрис — эмигрант во втором поколении. Рос в интернате Легиона, семью вырезали террористы. Не прошел по физическим тестам, поступил в национальную жандармерию. Он очень хотел в Легион, понимаешь?
Я кивнул.
— Сколько ему было?
— Двадцать шесть…
Вот так вот. Когда же все это закончится… Как поле из лавы… только не остывает. Идешь, и не знаешь — то ли корка спеклась, то ли сейчас проломится под ногами, и ты провалишься в расплавленную чудовищной температурой огненную плоть земли.
И сгоришь…
— Месье Александр… — нерешительно начал Патрис.
— Да.
— Шарль… очень любил петь песню… а я не знаю вашего языка и не могу ее спеть. Это сербская песня… он говорил, что эту песню пела им с сестрой мать, когда они были маленькие… Сестру тоже убили. Может быть, вы знаете эту песню, месье Александр? Я не знаю… там есть такие слова… Снова над родиной ночь…
— Я ее знаю, месье адъютант[48].
Эту песню я и самом деле знал, ее знали многие в России. С ней была связана скандальная история — когда Апостолический король Венгрии, Хорватии и Император Австрии Франц Максимилиан решил посетить Россию с визитом — полиция предприняла беспрецедентные меры безопасности, в Санкт Петербурге на время визита не осталось ни одного серба. Но когда карета ехала по Невскому, и Франц Максимилиан решил выйти, чтобы приветствовать русский народ — эту песню русские люди запели ему в лицо.
Политика государства — это одно. А политика народа — другое.
— Тогда… Месье Александр, мы можем вас просить…
— Можете, месье адъютант. Идемте.
Группа легионеров — парашютистов первого парашютно-десантного полка в парадной форме, с беретами, засунутыми под погон, и со свечками в руках стояли вокруг кровати, на которой лежало накрытое белой простыней тело. Там, где должна была быть голова — лежал белый берет — знак специальных сил Легиона, который этот парень так хотел получить и при жизни не получил. Грубые, сильные, мозолистые руки держали тонкие палочки воска, дрожало, колыхаясь пламя свечей…
А я пел…
Как мог. Как умел.
И только — когда допел до конца — кто-то негромко кашлянул за спиной.
— Господа! — первым опомнился Дидье.
Генерал Венсан Бельфор, ныне заместитель министра обороны, отвечающий за военную разведку и действия специальных сил Франции, как в самой алжирской Франции, так и за ее пределами — шагнул в комнату.
— Что это значит, господа?
— Шарль… месье генерал… извините.
Генерал взглянул на накрытую простыней кровать, нахмурился, но ничего не сказал.
