— Я дала ей немного водки.
— Тогда присмотрит, — кивнул Рафаэль.
Рита поставила бутылку в шкафчик под мойкой.
— Послушай, Рита, я хочу, чтобы все уехали отсюда. Покинули это место. Моргантаун.
В лунном свете казались огромными сверкающие белки ее глаз.
Она смотрела в ночь и молчала.
Они сидели голые на пластиковой клеенке, расстеленной на пригорке, у проволочного забора, окружавшего свалку. Пригорок этот они издавна предпочитали всем другим. Поднимаясь по склону, Рита и Рафаэль взялись за руки. Моргантаун остался позади. Под мышкой свободной руки Рафаэль держал клеенку.
По пути Рафаэль размышлял о себе самом, о месте, где они жили, о людях, их окружающих. Ребенком он выпивал банку или полбанки пива всякий раз, когда предоставлялась такая возможность. Если же в руки его попадало что-то покрепче, обычно водка — такое случалось, когда кто-либо из взрослых отключался, не допив бутылку, — Рафаэль садился рядом на землю и пил из горла до полного беспамятства. Если водки в бутылке было много, он делился ею с братьями и друзьями. И они тоже пили все, что попадалось под руку. Он даже не помнил, когда начал пить. По всему выходило, что пил он чуть ли не с рождения. Так он и жил, с постоянной головной болью, резью в глазах, зудящей кожей, соплями, текущими из носа, кашлем, сбитыми кулаками, без всякой надежды на просвет. То мучился от похмелья, то от отсутствия денег на выпивку. Он полагал, что причина всему, будь то резь в глазах, головная боль, зудящая кожа или беспросветное будущее, — пьянство, но, когда он пил или уже напивался до потери пульса, острота его чувств существенно притуплялась. И кошмары отступали. Но у большинства людей, встречавшихся ему и в городе, и даже в Биг Драй Лейк, он не замечал ни слезящихся глаз, ни расчесанной кожи. Они не чихали и не кашляли каждую минуту, многие из них даже не были пьяными. Но, наверное, все они работали. И не жили здесь, в этом месте, которое называли Моргантаун.
И уж конечно они знали, по меньшей мере думали, что знают, какое им уготовано будущее.
Впервые, пожалуй, Рафаэль понял, что это такое — знать собственное будущее.
Теперь он стал хозяином не только своей жизни, но и смерти, и мысль эта несла с собой безмерное облегчение.
Первый раз они пришли на этот пригорок, когда свалку только начали огораживать. За годы она расползлась, заняла чуть ли не всю отведенную ей территорию. Отдельные зоны — для металла, расплющенных автомобилей, старых покрышек, стекла и многого другого — сливались между собой, оставляя лишь узкие долины меж горами отходов цивилизации, формируя новый, несвойственный природе ландшафт.
Когда солнце опускалось за дальнюю сторону сетчатого забора, яркие, параллельные земле лучи отражались от миллионов и миллионов блестящих поверхностей, будь то осколки стекла или хромированные и никелированные кусочки металла. И, преломляясь, меняли цвет на красный и зеленый, желтый, серебристый, даже синий. Солнце уходило за горизонт, а эти отражения, это великое множество новых источников света, изменяли оттенки, набирали яркость, так что резало глаза, потом тускнели, создавая ощущение непрерывного движения. Горы отходов соединяли воедино извилистые песчаные дороги, по которым грузовики привозили все новые и новые порции. Тут и там виднелись пруды, некоторые немалых размеров, заполненные отработанным маслом и химикалиями. В косых лучах солнца их маслянистая поверхность окрашивалась в удивительные цвета.
После того, как солнце зашло и погас закат, Рита и Рафаэль раздели друг друга и слились воедино на пластиковой клеенке. За долгие годы делали они это столько раз, что Рафаэль безошибочно находил место, где расстелить клеенку, чтобы под нее не попали камешки или кусочки металла и стекляшки. Он полагал, что все их дети были зачаты на этом пригорке.
Потом они уселись, прижавшись друг к другу, наблюдая, как над холмом всплывает луна. В воздухе пахло металлом. Легкий ветерок охлаждал их разгоряченные обнаженные тела.
На холм взбегала автострада. И когда луна на мгновение застыла у его вершины, мчащиеся по автостраде автомобили, казалось, проскакивали сквозь нее, купаясь в ее сиянии.
— Я хочу, чтобы все уехали отсюда, — повторил Рафаэль.
В лунном свете он прочитал на лице Риты простой вопрос: «Но как это сделать?»
— Мой отец, даже твоя бабушка, Мама. А главное — дети. Ты меня слышишь?
— Ты хочешь, чтобы все уехали отсюда, — эхом откликнулась Рита.
— Да, — кивнул Рафаэль. — Запомни это.
Рита сидела, привалившись спиной к его животу, плечи ее прижимались к груди Рафаэля.
— А что нам делать с индейкой?
Рафаэль обнял ее чуть ниже миниатюрных грудей.
— Приготовим ее.
— Но как? У нас нет духовки, в которую влезет такая индейка. Даже в трейлере Моргана.
Рафаэль на мгновение задумался.
— Придется разрезать ее на части.
— И что потом?
Вновь Рафаэль задумался.
— Поджарим.
— Но у нас нет пропана. Я уже не помню, когда он у нас был.
Пропан ассоциировался у Рафаэля с недоступной роскошью: возможностью сыпать растворимый кофе в горячую воду. Рита и он практически никогда не ели горячей пищи.
— Раздели индейку на куски и отдай тем, у кого есть пропан. Они поджарят их и часть вернут нам.
— Хорошо.
— Только ничего не давай Алессандро.
— Почему?
— Не знаю. Я купил ему пиво, и неожиданно он обозлился на меня. Может, ему не понравилось, что я угощаю его пивом. Может, он недоволен тем, что у меня есть работа. Короче, он сказал, что не хочет нашей индейки.
— Мне понравились мои платья.
Рафаэль наклонил голову, коснулся губами ее волос.
— Правда?
— Они изумительные. Такие красивые.
Он поцеловал Риту в висок.
— Так приятно сделать что-то для тебя.
— А вот другие подарки…
— А что с ними такое?
Рита хихикнула.
— Глупые они какие-то.
— Почему?
— Бейсбольная перчатка для младенца.
— Он вырастет, и она будет ему в самый раз.
— Все равно здесь никто не играет в бейсбол.
— Люди играют в бейсбол, — возразил Рафаэль. — В других местах.
— О да, — вспомнила Рита пожелание мужа. — В других местах.
Его правая рука сжала левую грудь Риты.
— Или ты думаешь, что Фрэнки не сможет стать знаменитым бейсболистом? Почему бы и нет?
— Говорят, в следующем году школьный автобус не будет останавливаться здесь. Остановка даже у съезда на свалку опасна для детей, сидящих в автобусе. Да никто из наших детей и не ездит в нем, — в темноте Рафаэль почувствовал слезы на щеках Риты. — У них нет одежды, чтобы ходить в школу. Каждое утро автобус останавливается и ждет, а затем уезжает. Теперь он даже не будет останавливаться.
— Это неважно, — ответил Рафаэль.
