поблизости, иногда курит трубку (опять же когда его жены нет поблизости и она не может его отругать), носит маленькие очки в железной оправе и пальто, в котором напоминает шпиона. Я слышала, как он играл на органе в церкви и дирижировал хором в Сент-Освальдс. Я часто смотрела из-за забора, как они с Эмили сидят в саду. Она любила, когда отец читал ей вслух. И он, видя, что я тоже с удовольствием слушаю, специально устраивался поближе к изгороди и читал достаточно громко, чтобы и мне было слышно. Но миссис Уайт по какой-то причине эти посиделки в саду не одобряла и всегда звала их в дом, особенно если замечала, что я тоже слушаю Патрика. В общем, у меня не было особых возможностей познакомиться с кем-то из них получше.
После того как мистер Уайт переехал в гостиницу, я видела его лишь однажды, вскоре после смерти Бенджамина. Стояла осень, наступил не сезон туманов, а сезон яростных ветров, которые срывали с деревьев последние листья и засыпали тротуары песком. Я возвращалась домой из школы через парк, отделявший собственно Молбри от нашей Деревни; погода была жуткая, собирался снег, и даже в теплом пальто я совершенно продрогла.
Я уже знала: мистер Уайт оставил работу, чтобы все свое время посвящать заботам об Эмили. Это решение публика встретила со смешанными чувствами: одни восхваляли его за преданность дочери, другие (например, Элеонора Вайн) считали, что мужчине не подобает одному воспитывать девочку такого возраста, как Эмили.
— Вы только подумайте, ему же придется купать ее и все такое, — заявляла она с явным неодобрением. — Ничего удивительного, что уже пошли всякие разговоры.
Ну, если разговоры и пошли, то голову можно было дать на отсечение, что за ними, так или иначе, стоит сама миссис Вайн. Она уже тогда была особой весьма ядовитой и разбрызгивала свой яд повсюду, где только могла. Моя мать именно ее обвиняла в том, что она распространяет «грязные слухи» о моем отце, а когда я пару раз прогуляла уроки, именно Элеонора Вайн доложила об этом прямиком в школу, вместо того чтобы сначала сообщить моей матери.
Возможно, поэтому я и чувствовала некое родство между собой и мистером Уайтом и, увидев их с Эмили в парке, остановилась на минутку посмотреть на них. Мистер Уайт был в своем пальто, делавшем его похожим на русского шпиона; он раскачивал Эмили на качелях, и оба выглядели такими счастливыми, словно во всем мире существовали только они одни…
Именно это и врезалось мне в память. То, какими они оба были счастливыми.
Я постояла на тропинке минуту или две. Эмили была в красном пальтишке, теплых перчатках и вязаной шапочке. Сухие листья с шуршанием взлетали у нее из-под ног каждый раз, когда качели устремлялись вниз и она нарочно поддевала башмачком кучу листьев. Мистер Уайт весело смеялся, повернувшись ко мне в профиль, так что у меня вполне хватило времени рассмотреть его, так сказать, с поднятым забралом.
Мне раньше казалось, что он уже довольно пожилой. Гораздо старше, чем Кэтрин с ее длинными, спадающими по спине волосами и девчоночьей манерой себя вести. Но теперь я поняла, что ошибалась. Просто мне еще никогда не доводилось слышать его смех, очень молодой, теплый и какой-то летний; голосок Эмили звучал на его фоне точно крик чайки, летящей по безоблачному небосклону. Я видела, что разразившийся скандал не только не разлучил отца и дочь, но даже укрепил связь между ними, и теперь они вдвоем, плечом к плечу, противостоят всему свету и счастливы тем, что вместе…
За окном идет снег. Желтовато-серые хлопья дико мечутся и кружат в конусе света, который отбрасывает уличный фонарь. Позднее, если снегопад прекратится, на Молбри, возможно, снизойдет покой. Все грехи останутся позади, и жизнь хотя бы на день получит передышку, укрытая этим милосердным, легким, белым покрывалом.
Снег шел и в ту ночь, когда умерла Эмили. Возможно, если бы не снег, она бы осталась жива. Кто знает? Ничто никогда не кончается. История каждого из нас начинается где-то посредине истории кого-то другого, и множество таких вот историй, точно спутанные мотки шерсти, попросту ждут, когда их распутают. Кстати, а это-то чья история? Моя или Эмили?
13
Им бы следовало заметить приближение бури. Кэтрин Уайт была нестабильна. Вот-вот слетит с катушек, так исстрадалась — в общем, почти как я, если хорошенько подумать. И когда Патрик Уайт привез Эмили домой после того представления…
Короче, разразилась жуткая ссора.
Полагаю, они могли бы к этому подготовиться. Ведь напряжение у них в семье нагнеталось несколько месяцев, так что в тот вечер эмоции били через край. К тому же в отсутствие супруга миссис Уайт постоянно находилась с Фезер, которая своей альтернативной медициной, таинственными теориями, всеведущими знакомыми, говорящими призраками и идеями о «детях завтрашнего дня» как раз и подтолкнула свою весьма неуравновешенную подругу к полноценному неврозу.
Но я тогда, конечно, ничего этого не знал. Эмили уехала из дома в конце сентября, а теперь была середина января, уже и зеленые ростки подснежников начинали пробиваться из замерзшей земли. В течение всех этих месяцев я, следя за их домом, почти не видел миссис Уайт. Раза два, правда, я замечал ее у окна, все еще украшенного рождественской гирляндой из лампочек, хотя Двенадцатая ночь[50] давно уже миновала и обсыпавшаяся елка, опутанная неснятой мишурой, валялась на заднем дворе. Я наблюдал, как Кэтрин стоит у окна и курит, и сигарета дрожит у нее во рту, и смотрит она словно в никуда — просто на снег и на серое небо.
Зато Фезер постоянно там околачивалась. Появлялась возле дома Уайтов почти каждый день; покупала продукты, приносила почту, общалась с репортерами, которые время от времени еще приезжали в надежде на интервью, или хотя бы на пару слов, или на фотографию Эмили…
А вот Эмили почти никто не видел. Как только органы опеки отпустили ее — после того, как у доктора Пикока случился удар, — они с отцом сразу перебрались в гостиницу, и Патрик каждые две недели по выходным привозил Эмили повидаться с матерью. При этом всегда присутствовал социальный работник, который в течение всего свидания матери с дочерью старательно делал пометки, а потом писал отчет — наверное, вкратце излагал свое заключение, что миссис Уайт по-прежнему никак нельзя оставлять наедине с девочкой.
В тот вечер, однако, все было иначе. Мистер Уайт, видимо, мыслил не слишком ясно. Дело в том, что Кэтрин уже не раз угрожала самоубийством. Но настоящую попытку предприняла впервые, и ее гибельные последствия удалось предотвратить только благодаря вмешательству Фезер и быстрым действиям врача и фельдшера из «скорой помощи», которые успели вытащить ее из остывающей ванны и перевязать порезанные запястья.
По словам врача, все могло кончиться гораздо хуже. Вообще-то нужно принять уж очень много аспирина, чтобы он сразу подействовал, да и вены все-таки задеты не были, хотя порезы на запястьях Кэтрин оказались довольно глубокими. И все же это была серьезная попытка самоубийства, достаточная для опасений, и уже на следующее утро — то есть утром того дня, когда состоялось последнее выступление Эмили, — эта история достигла таких гигантских масштабов, что удержать ее внутри узкого круга свидетелей оказалось невозможно.
Как все же малы те кирпичики, из которых строится наша судьба! Как прихотлив создаваемый с их помощью орнамент! Удалите только один кирпичик, и все здание моментально рухнет. Если бы Кэтрин не выбрала именно этот день для суицида — а кто знает, какая последовательность событий привела ее к
