собирал.
— Меночка, какая теперь разница?
Итак, они сдались без боя. Ночью в Грозди оставалось две трети воителей — они не пошли спать домой из вполне обоснованных опасений.
Я взял книгу и, надев мягкие тапочки, умостился в кресле.
Через час я вдруг встал и выбежал из дома. Прежде чем захлопнуть дверь, я крикнул жене, чтобы она кликнула своих приверженцев — я знал, что она сколачивала какую-то прозодовскую группу.
Рачи я застал дома. Он был в трансе — сразу даже меня не узнал. Мы связались с Рогулькой, Ратаем, несколькими другими высшими чинами, популярными и имеющими связи. К вечеру я собрал группу в несколько сот агломератов — не только воителей, но и фанатиков Защиты из серых. Я переодел их в привычные неброские комбинезоны — благо сохранились связи на складах. В том хаосе, который царил в городах — заторы шиман, улицы, перегороженные всякой дрянью, объезды, потери времени, поваленные пирамиды ЗОД, отсутствие патрульных, — в этом хаосе мы совершенно незамеченно добрались до Оплота и сосредоточились на близлежащих улицах.
Я рассчитывал атаковать Гроздь, как только погаснут Фонари и наступит официальная ночь — при свете прожектов шиман. Я смотрел на Гроздь и ярился: какие-то мерзавцы, небось, жрут сейчас такву в моем кабинете, роются в бумагах.
Официальная ночь приближалась, а частично вооруженные толпы на улицах все не рассасывались. Агломераты бродили по улицам, разгоняя мелкие кучки лиловых. Оплот еще не спал, поэтому жители пребывали в напряжении.
Но фонари так и не погасли. Защита оказалась сломленной. Закон об официальной ночи впервые нарушен.
Я решил атаковать при свете — и в лоб. Погибнуть или победить.
По сигналу мы ринулись вперед — бегом.
Казалось, вход никем не охраняется. Прохожие шарахались испуганно в сторону от нас, бегущей, вооруженной до зубов толпы. Едва мы тесной группой домчались до дверей, как их створки мгновенно защелкнулись, распахнулись бойницы и из них уставились на нас дула. Мои залегли на прекрасно простреливаемой площади. Я лежал за символом дерева, рядом сопел Рачи.
— Я могу открыть эту проклятую дверь. Мой экинвы позволяет, — прошептал Рачи.
— Валяй, — радостно подтолкнул я его.
В этот момент на всю площадь раздался знакомый мне голос.
— Примечание!
— Здравствуй, Бажан. Я видел, ты с ними. Останови их. Ваша попытка бесполезна. Вас только горстка. Преображение побеждает.
— Ты где? — крикнул я. — Покажись, трус.
Тотчас двери распахнулись, и из них вышла группа преображенцев во главе с Примечанием.
— Бажан, — крикнул он. — Нам надоело. А тебе разве нет?
Я отшвырнул оружие и вышел из-за символа дерева.
Мои были слишком потрясены, чтобы стрелять. Они побросали оружие и побежали в разные стороны. Примечание жестом остановил своих: не преследовать.
Мне было стыдно, что я понапрасну обеспокоил кучу агломератов, заставил их рисковать жизнью.
— Итак, Бажан, — сказал Примечание, отводя меня в главное здание, — пора тебе занять свой кабинет и приступить к работе. Но во имя великих целей, а не ради гнусной мышеловки — Защиты.
Однако в кабинете посидеть не пришлось. Видеодировал Пим и просил установить патрулирование — начались грабежи. Электричества хватало только для фонарей — квартиры не освещались. Пим требовал освободить воителей, покинуть Гроздь к восстановить ее работу. Я не верил собственным ушам. Вот душонка! Не зря Джеб говорил, что нонфуисты — бесплатное приложение к ЗОД!
— Пим, — сказал я, — сиди дома и не рыпайся! Плачь со своими хорошенькими плакальщицами, гнилой нонфуишка!
В полночь был созван совет стихийных лидеров Преображения. Решено было отстаивать Гроздь любой ценой — ожидалось, что воители до утра перегруппируются и нападут на нее более мощными силами, чем во время моей глупой вылазки. Меня неприятно поразило, что все ждали приказаний Пима, хотя и не соглашались не проливать кровь, защищая Гроздь. Пима считали самой яркой фигурой в оппозиции и ждали, когда он официально ее возглавит. Был, правда, еще лидер любомудров, но его никто не знал. Мелкие группы, типа Фашкиной, обрели только локальную популярность.
До утра я с большим отрядом патрулировал улицы городов, вылавливая грабителей и хулиганов. Передвижения лиловых почти не было. В середине ночи погасли фонари. На рассвете в шестьдесят третьем вспыхнул мощный пожар, чьи отсветы озаряли почти всю Агломерацию.
Утром в семнадцатом городе нас настигло идиотское сообщение: Гроздь отбита зодовцами. Комендантом Грозди и временным президентом планеты назначена… Мена. 999 президентов низвержены. Мена… надо же. Она отказалась идти со мной на штурм Оплота, якобы ей страшно. Просто она не поверила, что я всерьез, угадала, мерзавка. И вот — сама.
Примечание, которого я встретил неподалеку от Грозди, — он залег со своими парнями, возлагая надежды на Пима. «Если твоя жена, Бажан, авантюристка, могла расшвырять многотысячные наши силы, то дело Преображения без настоящего популярного вождя погибнет. Я не тот человек, меня никто не знает.»
— Хорошо, едем.
Пим долго ломался. Вокруг него действительно крутилось несколько баб из его нонфуистского прихода. Через час мы уговорили Пима, хотя мне это было и не по сердцу. В полдень мы заняли ласкательный центр. Пим выступил по ласкателям.
Миллионы агломератов словно только и ждали его призывов. С самозванной комендантшей уже к вечеру было покончено. Гроздь отбита и, до грядущего падения Оплота, стала опорным пунктом Преображения.
Возле Грозди нашу шиману остановила вооруженная до зубов группа агломератов. Они, восторженно крича, проводи меня и Пима к главному входу.
Там нас встречал… Джеб. Его поношенный комбинезон был разодран и залит кровью. Чудно — оранжевый комбинезон!
— Знакомьтесь, — сказал Пим, подводя меня к Джебу. Это руководитель любомудров, Джеб. Мы с ним познакомились три попытки назад.
— Мы неплохо знакомы, — сказал я, наученный ничему не удивляться. Джеб усмехнулся. — Выходит, вы, Джеб, лгали насчет нонфуизма?
— Пришлось; мне приятно, что ты пришел к нам. Я и не надеялся. Столько попыток угробил на твое воспитание… и даже пришел в отчаяние.
— Как видишь, не все зря, — сказал я.
Мы поднялись по лестнице в главный зал, а я буравил взглядом мощный затылок Джеба — ну и ну, — думал я, ну и ну…
Наступила последняя, четырехсотая попытка 222 ступени.
Едва заоранжевели подолы облаков, теперь привычных над Агло, Джеб разместил снятое с ракет заслона оружие вокруг Оплота. Там занимали оборону значительные силы воителей. Ходили слухи, что президенты согласны были сдаться — они-то, в конце концов, были лишь случайные лица, выбранные по лотерее — на свою голову. Зато оранжевые принуждали президентов сопротивляться до последнего. Одураченные массы лиловых беспрекословно подчинялись демагогии оранжевых.
Пропаганда оранжевых имела существенный изъян: ведь и преображенцы были представителями победившего разума, против них не было законного права бороться. Но выход нашли: объявили, что Пим — Дурак.
Но реакция Пима на эту утку была характерной. Он стал прозрачно-серым и сказал Примечанию: «Они могут оказаться правы. Нечего посмеиваться над их неуклюжестью.»
