Я с горечью подумал: не он, не такой нужен.
Мы безвылазно сидели в центре связи Грозди, откуда было легко следить за событиями во всех концах Агло. Отовсюду приходили известия о нормализации обстановки. Оставался один Оплот. Штурм его назначили на середину попытки.
Из семнадцатого города позвонил Примечание. Он был взволнован.
— Бажан, если ты не очень занят, приезжай. Фашка только что ранена одним психом, лиловым. Ее отвезли в больницу.
Пим кивнул: поезжай. Он был очень угрюм. Только много позже я узнал, что час назад ему сообщили, что на Г/А погиб наш дедушка. Пим не поверил, да и не хотел меня сразить наповал, зная до чего я любил дедушку.
Хотя мне казалось, что я необходим здесь, рядом с братом — как противовес его вялой воле, но Фашка, Фашка! Я так мчался к шимане, что меня едва не расстреляли в упор, заподозрив в недобром.
Это произошло за несколько секунд. Словно невидимая дверь щелкнула за моей спиной, и я оказался в огромной темной комнате — с ясным сознанием, что останусь в этом жутком месте навсегда. Чудовищная, безжалостная пружина соскочила с предохранителя, и жуткий капкан сомкнул свои челюсти.
Я поставил шиману возле больницы в семнадцатом городе, и выскочил на тротуар.
— Ты скотина! — вдруг крикнул кто-то рядом.
Я оторопело оглянулся.
— Убери свою шиману. Шевелись! — прокричал дебелый агломерат, сидящий в открытой шимане. Моя шимана загородила ему выезд.
— Извините, у меня неприятности. Я, как слепой…
— Слепой — глаза перемени. Больница — вот она.
— Послушайте, я провинился. Но вам-то зачем быть таким хамом и дураком?
Он разинул рот. Буквально разинул. Я едва не расхохотался, но мне было не до него.
— Я обвиняю вас в том, что вы — Дурак! — заорал дебелый скандалист, выскочив на тротуар и наступая на меня.
— Бросьте. Не то время. Защита сдохла. Слово «дурак» стало ничем не примечательным словом, ругательством — не более.
— За такое оскорбление по закону — Г/А!
Он вдруг кинулся на меня и с разгону опрокинул. Я упал, теряя сознание.
Я очнулся, наверно, через дольку времени. Жестоко болела голова. Сквозь туман я видел несколько фигур, склонившихся надо мной. Кто-то навалился мне на грудь.
— Что вы делаете? — простонал я.
— Ты на нашу серенькую одежку не гляди, мы — лиловые, и покажем тебе, сдохла ли Защита. Тащите его на Г/А.
Эх, Примечание, какой же ты порядок навел… Или до всех не успел добраться? Что-то тяжелое обрушилось мне на голову, и я снова поплыл черной речкой.
Невидимая дверь щелкнула за моей спиной. Чудовищная пружина соскочила с предохранителя, и в несколько секунд мерзостный капкан сомкнул свои челюсти…
Я открыл глаза. Потолок — белый. Усилием страха я приподнялся… Я сидел на белой постели в комнате с белыми стенами. Боли не было. Была странная пустота и легкость. В дальнем конце комнаты, где не было ничего, кроме кровати, стоял агломерат в белом комбинезоне и что-то делал у стены, где помигивали зеленые, синие и красные лампочки. Я, очевидно, бредил: в Агло не может быть белой комнаты с разноцветными лампочками.
Странный агломерат повернулся ко мне и сказал просто, без аффектации:
— Приготовьтесь узнать результат вашего Глубокого Анализа.
Мне стало все безразлично. Я снова лег. Отчекрыжили сорок ступеней жизни. Молодцы.
Я все же наблюдал за белым комбинезоном. Подонок. В стене что-то звякнуло, из нее выскочила большая плотная оранжевая карточка. Белый небрежно взял ее, мельком взглянул на броские столбцы черных значков. Было очевидно, что за жизнь он видел тысячи подобных карточек. Для него это — рутина.
Он нажал кнопку, и из стены выдвинулась платформа со столом и стулом. Он швырнул карточку на стол и, не заботясь сообщить мне сразу результат, хотел сесть за стол — надо полагать, заполнить отчет о только что проделанном.
Вдруг он замер, медленно-медленно потянулся к карточке — что-то его в ней привлекало. Я привстал. Он пристально вглядывался в черные значки, постоянно оглядываясь на меня.
— Что? — противным дребезжащим голосом спросил я.
Но по его глазам я уже
Я схватил стул, размахнулся — и опустил на голову опешившего агломерата в белом. Он охнул и упал. Двери распахнулись, в комнату ворвались вооруженные агломераты. Сирена выла.
Среди вбежавших был Примечание. Я молча сонно глядел на него.
Примечание наклонился над неподвижно лежащим телом.
— Его больше нет, — сказал он, разгибаясь.
— Это ДУРАК, — сказал я устало, неприятным, дребезжащим голосом. — Я давно его подозревал, и вот решил лично провести Г/А… пока он существует.
— Вход защищали твои агломераты? — спросил Примечание. — Они оказали бешеное сопротивление и все погибли.
— Да, это были мои агломераты. Я убил Его! — много увереннее ответил я, отгоняя сонную одурь. — Я Его убил!
Затем схватил со стола оранжевую карточку, чтобы порвать ее, но пробежав столбики цифр — имени не стояло, не стал ее уничтожать, а вручил Примечанию. Со временем я узнаю имя убитого и все прочее, нужное мне для поддержания версии.
До сознания моих спасителей стал доходить не трагический, а торжественный смысл происшедшего.
— Свершилось! — произнес Примечание.
И эхом повторили за ним все: «Свершилось!»
Меня подхватили и вынесли наружу. Все смеялись, прыгали, как агломераши. Весть быстро разносилась. На шиманах вокруг включили сирены — хотелось шума, крика.
Вдруг грянула музыка. Толпы становились гуще, восторженней. И я плыл над ними, непонимающе- восхищенно оглядывая серые массы, которые колыхались подо мной.
Они дрожали от возбуждения, а музыка подхватывала это дрожание и преобразовывала его в грозную вибрацию, сотрясающую планету…
Серая масса сгущалась, темнела и наконец стало совсем темно и уютно…
Я снова лежал на кровати. Теперь обычной, больничной. В комнате сидели три врача.
— Не волнуйтесь, Бажан, — почтительно сказал один из них. — Кризис миновал. Вам следует отдохнуть. Уже завтра будете в норме.
Они поняли, как мне мучительно разговаривать, и вышли.
Один.
ДУРАК.
Не даром родители испугались и меня — в Аграрку. Недаром тамошние агломераши — смеяться над я. В играх всегда меня Дураком. Неспроста я кошек и собак. Неспроста я Защиту с таким энтузиазмом, тогда как все агломераты улавливали в ней многое достойное презрения и насмешки, а с какой тупой жестокостью я искоренял все непонятное мне будучи лиловым, а как легко я донес на брата, а как трогательно угодливо я
