и в ней Орфей; его метаморфоза
и там и тут; что толку от забот
об именах других. Когда поется,
поет Орфей, но он уходит в срок,
и разве сердце диву не дается,
когда переживет он лепесток?
Он обречен покинуть нашу весь,
и в страхе вероятном жертва лада,
превысившего словом все, что здесь.
Он там, где мы наткнулись на препону.
Ему решетка лиры не преграда.
Нарушил он границу по закону.
Перевод В. Микушевича
XII
К вам постоянно меня влечет.
Привет вам, античные саркофаги!
Римское время радостней влаги
блуждающей песней сквозь вас течет.
Или другие… Их я бы счел
глазами проснувшегося подпаска,
где тишина и пиршество пчел,
бабочек выпорхнувших раскраска;
Привет вам, дерзнувшие отвечать
в сомненье, в неутомимом потоке,
уста, умеющие молчать.
А мы умеем ли до конца?
И да и нет в медлительном сроке
человеческого лица.
Перевод В. Микушевича
XIII
Ты, дыханье, — мой незримый стих,
на который снова
мир меняю, бытие среди моих
ритмов, чей противовес — основа.
Единственная в приливе
волна, чье море я сам;
всех морей бережливей
мирохрам.
Сколько было разных пространств, чей притин
во мне, где заняты ветры игрою,
и каждый из них мне как сын.
Узнаешь меня, воздух, ты кров для пространств
безбрежных?
Ты был гладкой корою,
углубленьем, листком для слов моих
неизбежных.
Перевод В. Микушевича
XIV
Как живописец порой по ошибке
истинный очерк вверяет листу,
так, открываясь девичьей улыбке,
зеркало может поймать красоту
утром, еще не предвидя утрат
и при свечах, чье сиянье — служенье;
только потом упадет отраженье
вновь на лицо — неизбежен возврат.
Мы в догорающем видим камине
угли, подобие наших разлук
с жизнью: лишь вспышки среди затемненья.
А на земле нет потери в помине,
но да прославит ликующий звук
сердце, рожденное для единенья.
Перевод В. Микушевича
XV
