безудержно!
…Но декабристы разбудили Герцена.
Он недоспал. Отсюда всё пошло.
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
Какая сука разбудила Ленина?
Кому мешало, что ребёнок спит?
………………………………………….
Ах, декабристы. Не будите Герцена:
Нельзя в России никого будить!
20. ЦАРЕВНА МЫШИНЫЙ ГОРОШЕК (Элида Дубровина)
Все книги ее стихов — с компромиссами: почти в каждой есть несколько стихотворений, хотя и не фальшивых, и достаточно искренних, но банально-декларативных, типичных для большинства стихотворцев её поколения. Стихи эти — так называемые «паровозы» — помещены, как полагалось, в начало каждой книги по молчаливо принятому советскому ритуалу — не для читателей, а специально для цензоров разных рангов. Естественно, что они выглядят очень неуместно в творчестве поэта, столь глубоко погружённого в сказочный мир.
Каждую книгу Дубровиной надо начинать читать только с десятой, а то и с пятнадцатой страницы…
Восприятие природы в стихи её переселилось из самых разных сказок — именно в этом особая живописность и праздничность поэзии Дубровиной. Лирика её отчасти балладна, включает в себя вовсе не обязательную для лирика фабулу:
Под фатой из серебряных мошек
Вся — мерцание, зыбь, забытьё,
Я, царевна мышиный Горошек,
Оплетаю крылечко твоё…
А дальше развивается действие…
А вот другие, более поздние стихи, отделённые от предыдущего почти двадцатилетием:
Как я любила нашу глухомань,
Сады под вьюгой в крупных звёздах ночи,
А на окне у нас цвела герань,
Из милой сказки аленький цветочек.
Идиллия всё же у Дубровиной встречается редко, гораздо сильнее звучит у неё неприкаянность:
Но для всех, чьей души неуемность
Не вместилась в уюты квартир,
Как расплата приходит бездомность,
Как награда — весь яростный мир!
Дубровина была бездомна в поэзии, вернее в её 'табели о рангах'.
Известный питерский критик и фольклорист Владимир Бахтин писал в 1982 году в рецензии на книжку «Огонь рябиновый», что в простых советских поэтах Дубровина не числится, что ровесники, претендующие на происхождение из народа, относятся к ней с подозрением, поэты — любители усложнённости сторонятся со снобизмом её «не интеллектуализма».
Над всем у Дубровиной звучат –
Переборы старинных струн,
Перезвоны былин и рун,
И туманной луны разлив —
Сердца странный речитатив.
Элида Дубровина оказала огромное влияние на безвременно погибшего Николая Рубцова, она привела молодого поэта к пониманию колдовской музыки Блока. А тот ветер северной России, что наполняет рубцовские стихи, гудел еще раньше и гудит поныне в тревожных знахарских, таинственных лесах, в колдовских дебрях стихов Дубровиной:
В ломких молниях, в белых зарницах,
Перекатной зелёной волной
Прошумела весна-огневица.
Над моей, над обрывистой Цной,
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,.
По отъёмным лесам и яругам.
По лугам, где туманилась мгла,
По русалочьим синим излукам
Огнецветы свои подожгла…
Или такое:
Пусть метели бегут — но ручьи следом,
Слышу — травы растут под седым снегом…
И она, верно, слышит. Это не для стиха только, нет, это и в стихах, и в жизни. Завораживающие интонации, за которыми — таинственная первозданная Русь. И весь мир, кажется, населён оборотнями, кикиморами, лешими — но в отличие от уродливой, антиэстетичной сказки Сологуба, или жуткой нечисти Нарбута, у Дубровиной и нечисть прекрасна!
Я не к добру, я не добра,
Я волчье солнышко — луна,
В зеленый мех из серебра
Нагая роща убрана.
А на поляне — волк, мой царь,
Моя божественная тварь!
