их. Он обратился к нубийцу.
– Как попала эта женщина к гробнице? – спросил он.
– Она была там и затем исчезла. Она стояла перед входом, и все мы ясно видели ее в свете луны.
– Ну ладно. Можешь идти.
Нубиец торопливо поднялся и, низко согнувшись, попятился к двери, не отрывая глаз от пола. Когда он ушел, Пенамон повернулся к жрецу.
– Какой дьявол завладел Неферамоной, если она не может найти покой среди мертвых? – спросил он.
– Ни один из тех, кто живет в той долине, – серьезно ответил жрец, – не считает, что эти странные видения или звуки неестественны среди мертвых. Иногда, устав от жизни в сумерках, дух выходит и блуждает среди гробниц, но он не отваживается уйти далеко.
– Когда дух устает! – повторил Пенамон с горечью. – Что же может удовлетворить такую женщину? Неужели она никогда не найдет покоя?
– В ее усыпальнице есть дворцы и сады, – напомнил ему жрец, – которые гораздо восхитительнее, чем пустынная долина. Скоро ей надоест это.
– Ей все надоело, – сказал Пенамон. – Я отдал бы половину моего богатства, чтобы она больше не беспокоила меня.
Он вздохнул и задумался, не сомневаясь, что новость о бродившей ночью хозяйке уже обошла его дом. К наступлению ночи все рабы, кроме меня, знали эту историю, и девочки хихикали в углах и клялись, что ни за что не будут ходить по дому одни. Один из мальчиков-рабов устроил переполох, когда нес кувшин с ароматной водой для ванны моего хозяина. Внезапно он так громко вскрикнул и уронил кувшин, что все домочадцы сбежались узнать причину шума.
– Я видел ее! – вопил он. – Я видел ее с зеленым камнем в волосах!
Это была необыкновенная новость. Каждому хотелось сказать, что это он видел силуэт в белых одеждах в углу и слышал странный шум или ощущал что-то такое, от чего волосы на голове вставали дыбом. Даже повара и помощники конюха, ни разу не бывавшие в покоях хозяина, шумели, пока я не приказала старому охраннику взять палку и разогнать их.
– У мальчика истерика, – сказала я, чтобы успокоить их, – и он заслуживает хорошей порки, чтобы знал: духи не отходят далеко от усыпальниц.
И, честно говоря, я сама так думала до того момента, пока не повстречала свою хозяйку. Я входила в маленькую дверь комнаты хозяйки, где обычно спала, и увидела ее. Она была так близко от меня, что я могла прикоснуться к ней, если бы не побоялась протянуть руку. Я пристально смотрела на нее, а она – на меня. Наступила зловещая тишина, в которой я различала биение своего сердца. В комнате было темно, а она стояла, освещенная лунным светом, одетая в простое белое платье, какое обычно носят бедные женщины. Я видела на ее руках браслеты и кольца, а на голове – золотую диадему с большим зеленым драгоценным камнем. Я хорошо знала это украшение, поскольку сама отдала его в руки тех, кто готовил Неферамону к погребению. Ее губы двигались, а на утомленном лице можно прочесть было такое отчаяние, что мое сердце обливалось кровью.
А затем все произошло так, как описывал нубиец: она была здесь, а после ее не стало. Больше она не возвращалась, хотя я пролежала с открытыми глазами до самого рассвета.
Пенамон очень рассердился, когда я рассказала ему об этом посещении, но отказался разговаривать на эту тему. Он был жестким человеком, признававшим только правосудие, и не чувствовал жалости к тому, что безвозвратно ушло. Он и так делал все возможное для моей хозяйки и обвинял ее в неблагодарности, поэтому и не хотел видеть или говорить с ней снова. Он пошел к верховному жрецу и написал письмо с надлежащими заклинаниями, которое отнесли в ее усыпальницу. «Ты забыла свою обязанность, – порицал муж свою жену, – а я свою помню. Оставь меня, иначе я обвиню тебя перед богом мертвых – Осирисом. Представь только, какое будет наказание, когда бог осудит тебя и когда он услышит, сколько сделал я, удовлетворяя все твои желания».
Такое послание испугало бы любого призрака, ведь жалоба Пенамона была, без сомнения, справедливой. Моей хозяйке, однако, хватило смелости, чтобы ночью прийти снова, не обращая внимания на его гнев. Обычно она появлялась в своей комнате, но иногда ее можно было встретить в коридоре, вблизи комнаты. Никакое наказание не могло заставить рабов выполнить самое простое поручение Пенамона – появляться в его покоях после наступления темноты. Я одна продолжала встречать ее из жалости, к тому же мне казалось, что она приходила к нам не со злости, а от отчаяния.
Прошло восемь ночей с того времени, как Пенамон написал послание, когда наконец мне удалось убедить его поговорить с женой. Я зажгла небольшую лампу, которую всегда ставила возле своей постели, а он ждал у стены, сидя в кресле, подперев подбородок рукой. Что бы я ему ни говорила, не могла смягчить его. При мерцающем свете лампы он выглядел как статуя, сделанная из самого твердого и холодного камня.
Она внезапно появилась в полночь, освещенная странным лунным сиянием, исходившим от нее самой. Как ни странно, но именно у призрака перехватило дыхание – он содрогнулся, а Пенамон холодно смотрел на него без тени страха.
– Оставь нас в покое, Неферамона, – надменно приказал он. – Ты достаточно долго обременяла нас своим беспокойным нравом.
На ее темные глаза навернулись слезы, но ни одна слезинка не упала. Мы заметили, что она тяжело вздохнула. С огромным усилием она повернула голову и заговорила.
– Что пожелаете, моя хозяйка? – воскликнула я в отчаянии. – Я не могу услышать!
– Твое место в гробнице, – жестоко сказал Пенамон. – Никого не волнует, счастлив ли твой дух или нет.
Но его слова были обращены в пустоту и темноту. Там, где была моя хозяйка, уже никого не было.
– Если бы ты не обращала на нее внимания, Небту, – сказал Пенамон резко, – я не думаю, что она хотела бы вернуться.
Его серьезность возмутила меня.
– Вы не правы! – закричала я. – Она возвращается только потому, что очень несчастна и страдает.
– Она никогда не была несчастной, – сказал Пенамон с горечью. – И разве я когда-нибудь жаловался на то, что она не заботилась обо мне?
Он говорил с таким чувством, и я впервые задумалась: ведь мой хозяин был не более счастлив, чем его жена. Однако он хранил свое несчастье в глубине сердца, в то время как она обременяла нас и его своими жалобами. Вполне естественно, что он не обращал внимания на ее жалобы и печали в равной мере, как и на свои собственные. Он был слишком жестким человеком, чтобы вызвать к себе жалость, но я сочувствовала ему, хотя не осмеливалась произнести это. Я всматривалась в темноту, затем тихо сказала:
– А вы когда-нибудь интересовались ею самой и ее жизнью?
– Откуда мне знать? – спросил Пенамон беспомощно. – Она никогда не была счастлива со мной.
– Но ее девичество? – упорствовала я. – Разве это не счастливое время для нее?
Лицо Пенамона помрачнело.
– Это было хорошее время для детей, у этого проклятого фараона было искреннее сердце. Он жил в шутовском раю, где добрый бог всех любил, но не заботился о тех людях, которые голодали в другой части Египта, территория которой была захвачена врагами. Счастье того времени было подобно отравленному цветку.
Возможно, благодаря темноте он смягчился. Мы сидели при мерцающем свете лампы, которая стояла между нами, отвернувшись друг от друга, как если бы каждый из нас разговаривал сам с собой. Я мягко спросила:
– А что случилось с тем прекрасным городом, где фараон поклонялся своему доброму глупому богу?
– Люди покинули его, – ответил он спокойно. – Ветер занес песком фонтаны, сады увяли, и даже дворец изумительной красоты превратился в пепел. Египет разрушался. Фараон умер, и люди не могли вернуться к прежней жизни. Я слышал, что они так торопились оставить это место, что даже забыли взять с собой собак. И только лишь дети, жившие во дворце, столь любимые там и никогда не ведавшие никакого зла, плакали, уходя, и всегда надеялись вернуться в свое счастливое прошлое. Ни один из них не прожил долго,
