Криспин сел в кресло напротив аббата и ненадолго закрыл лицо руками. Неужели только вчера он пережил во дворце весь этот кромешный ад?
— Думаю, мне лучше рассказать вам все.
Николас откинулся в кресле и сложил руки на груди.
Прикрыл глаза.
— Я слушаю.
Криспин улыбнулся. Аббат сидел с таким видом, словно собирался выслушать у Криспина исповедь.
— Два дня назад ко мне пришла девушка, судомойка, не совсем в здравом уме, и сказала, что убила человека. Когда я пришел на место убийства, то понял, что она просто не могла этого сделать.
Николас поднял голову.
— Тот мужчина был убит выстрелом из лука, — объяснил Криспин.
Николас кивнул и снова откинулся на спинку кресла, хотя полностью закрывать глаза не стал.
— Оказалось, что этот человек — французский курьер, везущий некую реликвию, которая принадлежит французскому двору.
Николас резко открыл глаза.
— Терновый венец?
— Да. Он был там. Я его взял.
— Ты его взял? Зачем?
Криспин ударил кулаком в ладонь.
— Я хотел поторговаться, я хотел вернуться ко двору. Я предстал бы умным и преданным, если бы смог доставить Венец Ричарду.
Николас ничего не сказал, но лицо его выразило одновременно понимание и упрек.
— Где же он сейчас?
— В том-то все и дело. Шериф знает, что он у меня. Он отпустил меня, но в обмен я должен был отдать ему Венец. Но теперь его украли.
Николас все наклонялся и наклонялся вперед, пока едва не вывалился из кресла.
— Святые угодники. Ты кого-нибудь подозреваешь?
— Думаю, что его украли оставшиеся французские курьеры… ну или, лучше сказать, вернули себе. Но теперь в опасности мои друзья — их держит под домашним арестом шериф, а истинный убийца разгуливает на свободе.
— Ты знаешь, кто убийца?
— Да. Это проклятый капитан лучников Майлз Алейн. — Сильно нахмурившись, Криспин смотрел на огонь. — Но больше всего меня беспокоят стрелы — те, которыми убили курьера, пытались убить меня, а затем и короля. Они принадлежат милорду Гонту.
Вскочив с кресла, Николас принялся расхаживать перед очагом.
— Все это крайне неприятно.
— Есть еще кое-что.
— Еще?
Аббат повернулся к Криспину, от изумления у него глаза на лоб полезли.
— Венец. В шутку… потакая своей прихоти… я надел его на голову.
Взгляд Николаса обратился к распятию за спиной у Криспина. Криспин тоже невольно обернулся и подошел к кресту.
— Да! — воскликнул Криспин, потрясая кулаком перед распятием. — Я надел его на свою окаянную голову, и с тех пор конца нет моим бедам.
Голос Николаса прозвучал для Криспина как прикосновение прохладной руки к разгоряченному лбу.
— И что случилось?
Сначала он хотел ответить аббату, что ничего не случилось, но, не в силах отвести взгляд от деревянного распятия, вместо этого сказал:
— Не знаю. Меня охватило странное чувство уверенности. — Он потер пальцы, чувствуя покалывание в их кончиках. — Что я могу сделать все, что угодно, быть кем угодно.
— Понятно. Я слышал рассказы о том, как ты чудесным образом спасся, взобравшись по гобелену.
Криспин не сводил взгляда с деревянного венца.
— Венец тут ни при чем. Его действие к тому моменту закончилось.
— Ты уверен?
— Да, черт возьми! Мне пришлось делать это самому. Никакого божественного вмешательства не было. Я сам карабкался по этому треклятому гобелену, сам выпрыгивал из этого треклятого окна, все сам.
— Криспин, Криспин. Почему ты постоянно сомневаешься? Бог наблюдает за всем, что мы делаем. Он заботится о нас как о своих детях. Неужели ты не можешь довериться Господу, поручить свою судьбу его попечению?
Криспин покачал головой:
— Для меня это невозможно.
— Но почему? Ты стремишься делать добро. Взять хотя бы эту святую реликвию, попавшую в твои руки. Бог использует тебя через посредство Венца.
— Я ничего такого не заметил.
— Твои поступки будут вознаграждены. Поверь мне.
— Ни одно доброе дело не остается безнаказанным, да, отец аббат?
Криспин хотел засмеяться, но получилось что-то похожее на лай. Обвинив в этом пересохшее горло, он направился за лекарством к графину.
Наливая в бокал вино, Криспин чувствовал на себе взгляд аббата. Он знаком указал на другой бокал, и Николас кивнул. Криспин наполнил и второй бокал и подал его Николасу, но не раньше, чем отпил из своего.
Сделав глоток, аббат в задумчивости остался стоять с бокалом в руках.
— То, что Венец попал в твои руки, Криспин, не случайно. Ты испытываешь на себе его силу, но не хочешь в это верить.
Криспин осушил бокал.
— «Признак образованного ума — способность рассмотреть мысль, не принимая ее».
— Ты прекрасно цитируешь языческого философа, — заметил аббат. Криспин искренне улыбнулся и поднял кубок, салютуя Николасу. — Но я нахожу весьма символичным то, что ты обычно цитируешь язычника, а не святого.
— Очень хорошо. — Криспин поднял свой бокал. — Господи, «дай мне целомудрие и воздержание, только не сейчас»[22].
Ни тени смеха не промелькнуло в прищуренных глазах аббата.
— Августина ты, стало быть, знаешь. Но разве этот почтенный святой не сказал также: «Чудеса противоречат не законам природы, а лишь нашим представлениям о законах природы»?
Улыбка Криспина потухла. Он заглянул в бокал и с сожалением поставил его.
— Я здесь не для того, чтобы вести с вами богословские споры. Я снова должен попасть во дворец.
— Криспин, нет! Это будет глупо, опасно и неразумно. Я умоляю тебя выбросить это из головы.
— Венец может находиться там. Убийца-то уж, несомненно, там.
— Тогда зачем ты пришел ко мне?
— А где еще я могу получить монашескую рясу?
— Хочешь переодеться?
— Другого пути я не вижу.
Монах снова покачал головой.
— Опасно, — пробормотал он. — У тебя там нет друзей. Если, как ты говоришь, Ланкастер тоже
