и вновь развернуть орудия в боевое положение. Предстояла еще одна дуэль между нашим противотанковым орудием и его извечным смертельным врагом – британскими танками.
Мы отвели наши автомобили в небольшое русло, расположенное немного западнее. Солдаты принялись лихорадочно вкапывать орудия и окапываться сами. Но почва была каменистой, и нужны были неимоверные усилия, чтобы вырыть хоть какое-нибудь укрытие. Некоторым пехотным подразделениям повезло – они нашли старые одиночные окопчики, вырытые еще до прошлых боев. Мы ждали начала сражения.
Только я успел отдать команды унтер-офицеру – командиру орудия, развернутому позади меня, как метрах в пятидесяти впереди из-за камней выскочили две газели. Я тут же выхватил винтовку из рук солдата, входившего в расчет орудия. Но поскольку я пришел в армию из университета, то меткостью стрельбы не отличался. Но в этот раз на меня что-то нашло. Я завалил газель, бежавшую наперерез, с одного выстрела. Мы притащили убитого самца и тут же разрезали его на куски, и, спустившись в сухое русло, где стояли наши машины, мы с помощью бензина и ветоши развели костер и тотчас же зажарили мясо.
На левом фланге пока все было спокойно. Но рота, стоявшая на правом фланге, попала под пулеметный обстрел, и я услышал их ответный огонь. Я осмотрел окоп, который ефрейтор Мюллер вырыл для нас двоих. Раньше Мюллер был моим ординарцем, теперь же он стал связным, поскольку у всех офицеров ниже полковника ординарцев забрали в боевые подразделения.
Я посмотрел в бинокль, услужливо подложенный мне Мюллером, и увидел, что мы расположились прямо перед британскими опорными пунктами; и их связные сновали между камней всего лишь в полутора километрах от нас. Справа от меня, высунувшись по пояс из окопа, стоял обер-фельфебель Таудт и спокойно поливал свинцом противника.
Я вспомнил о жареном мясе и крикнул Мюллеру, чтобы тот сбегал в русло и посмотрел, не слопали ли его наши голодные артиллеристы. Но он не ответил. Вместо этого я услышал до боли знакомый многоголосый крик:
– Справа танки!
В этот же момент я увидел, как Таудт упал, сраженный пулей в голову. Он был мертв.
Справа от моей роты из «мертвой зоны» выползли десять танков. Все они были неизвестного нам типа, более мощные, чем все танки, с которыми мы до этого сталкивались. Как мы потом узнали, это были американские танки «генерал Грант», которые в большом количестве были доставлены на Ближний Восток, хотя и не в таком, на которое надеялся Окинлек. По своей мощи они были гораздо ближе к нашим «Т-III» и «Т-IV», чем к тем танкам, которые британцы посылали в пустыню до этого. Танки «генерал Стюарт», или «голубчики», как их называли, которые американцы поставляли своим союзникам, хотя и отличались большой скоростью, но мало чем превосходили бронемашины. Они не могли противостоять нашим тяжелым танкам.
Мы вели огонь, но роты, стоявшие справа от нас, не могли своими 50-миллиметровыми противотанковыми орудиями сдержать натиск противника. Я видел, как их снаряды отскакивают от брони «грантов». А ответный огонь противника был жестоким. Особый урон их снаряды наносили нашей пехоте.
И тут я содрогнулся. Из низины один за другим выкатывались новые танки – штук шестьдесят, не меньше. Они шли на нас, и каждый ствол плевался огнем.
Я скомандовал правому орудию открыть огонь. Это остановило один танк. Несколько других горели. Но основная масса неумолимо надвигалась на нас. Что там случилось с левым орудием? – успел подумать я. Оно молчало, и ствол его наклонился к земле. Я выскочил из окопа, и, не обращая внимания на свист пуль и разрывы снарядов, рванулся к орудию.
Двое солдат из расчета распростерлись на земле. Замок орудия был разбит. Заряжающий лежал рядом с колесом, истекая кровью, он был ранен в грудь пулеметной пулей.
– Воды, воды, – бормотал он, хватая ртом воздух.
Еще несколько снарядов разорвалось рядом с орудием. Танки, очевидно, расстреливали его прямой наводкой. Оставаться там означало погибнуть.
Я прижался к земле и попытался приподнять голову раненого.
Он помотал головой.
– Я дотащу тебя до окопа – там есть вода! – прокричал я ему в ухо.
Он снова замотал головой. К моему изумлению, он поднялся на ноги и, шатаясь, побежал к моему окопу.
Танки противника уже достигли передовых позиций справа от меня. Я пополз назад к своему окопу. Мюллера там не было. Я затащил раненого артиллериста в щель. Моя итальянская бутылка для воды была наполовину наполнена кофе. Я сунул ее в трясущиеся руки раненого. Он с жадностью выпил кофе и повалился на спину, мертвый. Ноги его свешивались в окоп, а тело лежало на краю.
Снаряды рвались теперь повсюду. Неужели я остался один? Но не успел я подумать об этом, как сзади раздался голос фельдфебеля Вебера, командовавшего моим третьим орудием. Он посылал в сторону танков снаряд за снарядом, но толку от его доблести было мало.
На нас двинулось сразу двенадцать танков, чтобы заставить наше орудие замолчать. Их пушки непрерывно изрыгали огонь; они шли прямо на нас.
Я бросил бинокль и скатился на дно своего окопа, где Мюллер расстелил одеяло. Я натянул его на себя, надеясь обрести хоть какую-то защиту. Прямо перед моими глазами висели ноги убитого солдата.
Земля дрожала. Казалось, что горло покрыто наждачной бумагой. Итак, это конец. Под Сиди-Резей я сумел спастись. Но теперь мне крышка. Моей невесте сообщат: «С глубоким прискорбием мы вынуждены известить вас о…» И она прочтет, что я погиб в пустыне за Фатерлянд смертью героя. А что будет означать? Да то, что я превратился в кровавое месиво на песке в захолустной дыре, именуемой Акрома.
Танк наехал на край моего окопа. Я услышал английскую речь. Раздавалась ли она из танка, или это был голос пехотинца, шедшего за ним с примкнутым штыком?
Одеяло – неважная защита от штыка. Но может быть, меня не заметят? Может быть, я останусь лежать здесь и потихоньку сойду с ума? А может, меня убьет снарядом или раздавит другой танк?
Прошло несколько минут. Вдруг я услышал немецкую речь. Очевидно, собирают пленных в моем секторе. А я лежу здесь в окопе.
Стрельба прекратилась. Приблизительно через четверть часа я услышал, как танки ушли на юг. На поле боя опустилась тишина. А я все еще лежал в каком-то оцепенении. Когда я поднял голову, небо светилось бронзовым цветом заката. Наступал вечер. Вокруг не было никаких признаков жизни. И тут я увидел фигуру, которая, словно попрыгунчик, выскочила из окопа сзади меня. Это был Мюллер. С выражением муки на лице он промолвил:
– С вами все в порядке, господин обер-лейтенант? – и как-то странно добавил: – А вот со мной не все.
– Залезайте сюда, – приказал я Мюллеру. – Дождемся темноты, а потом пойдем.
– Господин обер-лейтенант, – сказал Мюллер, – мясо было уже готово, когда явились эти томми.
Когда на поле боя опустилась ночь, Мюллер проводил меня к руслу, где мы зажарили мясо. Окорок, лежавший на листе железа, был еще теплым. У Мюллера остался во фляжке кофе. Мы отрывали куски вкусного, но слишком жесткого мяса и проглатывали их.
Я до сих пор помню вкус сока, стекавшего по уголкам моего рта. Как хорошо жить. Ощущение тщетности надежд на спасение и неизбежности смерти, охватившее меня в окопе, прошло. Сильна в нас воля к жизни!
Но не все выжили. Я взглянул на пушку фельдфебеля Вебера. Ее переехал британский танк. Она была изуродована, но Веберу удалось уйти. Мы нашли его в нескольких сотнях метров вверх по руслу, вместе с восемью солдатами, уцелевшими в этом бою.
От нашего батальона мало что осталось. Часть нашей транспортной техники была уничтожена, и ее обломки валялись вокруг. Много ее было увезено в качестве трофеев, и лишь немногое уцелело.
Я взял на себя командование уцелевшими солдатами, и мы двинулись на юг. Около десяти часов мы наткнулись еще на одну небольшую группу из числа выживших. Мы побрели дальше.
