Мы встретились в Раю… Часть вторая

пишет страстные, грустные письма
одуревший от горя Пьеро.

Наверху одинока, беспола,
от московского неба пьяна,
в чуть измятом жабо ореола
забавляется зритель-луна.

* * *

Моей души бегонии и розы
дремучей ночью, словно дикий тать,
я поливаю медным купоросом,
чтобы не смели больше расцветать.

Я буду жить, добрея и жирея,
не зная слез, не ведая тоски.
Душа — не место для оранжереи,
мне надоело холить лепестки.

А вам не жаль? — ночной случайный зритель
бестактно спросит. Я отвечу так:
мне не понять, о чем вы говорите —
о купоросе или о цветах.

* * *

Я в краю метели и бурана,
там, где валят лес и роют торф.
На пластинке — Катули бурана,
гармоничный, страстный Карел Орфф.

И хрупка окна поверхность, и млечна,
как устали стекла вьюгу держать!
Эта Лесбия! Зачем она вечна?!
И куда мне от нее убежать?

А время катит тяжелей и заметней.
Я повторяю вслед за диском затертым:
Катулл измученный, оставь свои бредни:
ведь то, что сгинуло, пора считать мертвым.

130. СТИХИ К ИРИНЕ

* * *

От твоей моя обитель —
ровно рубль.
Счетчик щелкает. Водитель
крутит руль.

Фонари дневного света
мимо глаз.
Я гляжу картину эту
в сотый раз.

Ах, киношные билеты —
заплати!
Хорошо, что нынче лето,
ну… почти.

Не копейка, не полушка —
целый рубль!
Дверь такси — кинохлопушка:
новый дубль.

* * *

Покуда нет, не страх
любимого лица,
но что-то там, в глазах,
обрушивается.

Логичен, как загон,
заплеванный подъезд,
истончился в картон
несомый нами крест.

Стечение примет,
хоть не в приметах суть.
От дыма сигарет
уже не продохнуть,