достичь невозможно, что спасутся либо все, либо никто — и в этом состоит высшая мудрость. «Разве добродетели одного могут заслужить вечное блаженство, а пороки другого — вечные муки? Перед лицом Всемогущего преподобный Серафим Саровский и разбойник с большой дороги одинаково ничтожны и одинаково любимы». Он добавил, что Бог, выдуманный людьми, не выдерживает критики, что все теодицеи — жалки, что из божественных атрибутов, несовместимых друг с другом, приходится выбирать — каждому для себя, и что он сам выбрал абсолютное милосердие. «Раз Господь не всемогущ и не всеведущ, то что же остаётся?» — прошептал я. «Жалеть людей, видя в каждом себя. И Бога, который страдает от того, что не в силах облегчить людскую участь, а может лишь её разделить. Жизнь — тайна, думаешь, у меня есть готовые рецепты?»
И тут в углу тихо вскрикнули, и из тени вышел Николай Пикуда. «Но ты же все-евластен, — обратился он к нему. — Спаси неви-инных — я видел твои чудеса!» «Я знаю не больше тебя». «Нет, ты скры-ываешь свою силу, проявить её не было по-овода». «Ты ошибаешься».
Глаза Пикуды сверкнули. «Когда ты обма-анывал — тогда или сейчас?» Он промолчал. «Я бо-оюсь.» — прошептал Пикуда, пристально глядя на него. «Ненавидят любящие, предают преданные: делай, что задумал, и не бойся — ни за меня, ни за себя». И тут, постучав, нас позвали к ужину. Никто не обратил внимания, как Пикуда исчез.
Следователь:
Это он сообщил в милицию?
Матвей Левин, врач:
Да, причём с моего «мобильного», который выкрал. Пикуда был гол, как сокол, но к материальным благам не стремился.
Ты работаешь? — как-то спросил я.
Он нахмурился.
В жизни либо делаешь, что не хо-очешь, и позволяешь себе потом, что хо-очешь, либо не позволяешь себе, что хо-очешь, но и не делаешь, чего не хо-очешь.
Единственное, чего он искал, это Бога, готовый перевернуть мир ради своей находки. Думаю, он был любимейшим из нас. Но Пикуда не мог простить бессилия, он задумал его проверить, оттого и донёс.
Фома Ребрянский, художник:
Признаться, мне всё надоело, я мечтал вернуться к прежней жизни, картинам, выставкам. Я был, как в театре, где разыгрывали евангельские страсти — в современной дурной интерпретации. «История повторяется дважды — как трагедия и как фарс», — крутилось у меня, и я почти равнодушно ждал развязки. Поэтому, когда приехала милиция, не удивился.
Семён Рыбаков, таксист:
Больших грехов я за собой не видел и всё же предпочёл держаться подальше. Остальные пришли и ушли, а мне в этом городе жить.
И ты с ними, Семён? — узнал меня старшина, мой сосед.
Просто подвозил, мало ли компаний.
А кто утром витрины бил?
Откуда мне знать?
Он стоял под яблоней, так что на него не падал лунный свет. И тут к нему приблизился Николай Пикуда.
Иван Лукин, иеромонах:
«Ненавидят любящие, предают преданные». Я вспомнил горящие глаза Пикуды на моей исповеди и понял, что он решил его спровоцировать. Пикуда был уверен, что он легко освободится, оттого и поцеловал. Для него это была игра, а он был вроде Deus ex machina, который выйдет на сцену и всё уладит. Но я подозревал худшее. «Подождите, мы заплатим.» Я хотел пустить шапку по кругу. «Он был один?» — ударил по моей руке старшина. Я растерялся, но тут вперёд выступил Захар Адамов, охранник из супермаркета.
Захар Адамов:
Нет, нет, какой я храбрец! Просто обидно стало — бузили все, а отвечать одному? Меня в армии учили вставать плечом к плечу, да и чем я рисковал — мелкое хулиганство. «Их трое, — думал я, — в случае чего, справимся.» Рядом встал Михаил, трудник из монастыря.
Следователь:
Хотели оказать сопротивление?
Хотел — не хотел, какая разница, сейчас это не важно. Считайте, жаль было стол оставлять, думал, по-хорошему договориться. Но старшина светил ему в лицо фонариком: «Документы?» «Мы за него свидетельствуем.» — встрял я. «Ну, какие у скитальца документы?» — поддержал Михаил.
И тут он сам протянул ладони. Когда щёлкнули наручники, я отступил.
Семён Рыбаков:
Иван Лукин, Матвей Левин, Фома Ребрянский и я провели ночь в отделении, а утром сопровождали его в окружную прокуратуру. Ферапонт Арвилат выглядел заспанным, с торчащим, как у чёрта, клоком волос.
Кто ты?
Человек.
Вижу, не Бог… Дата и место рождения?
Земля, до пришествия времён.
Глаза Арвилата стали задумчивыми:
Призывал к свержению конституционного строя?
Ты говоришь.
Арвилат облегчённо вздохнул.
Денег, конечно, не зарабатываешь?
Зарабатывать деньги и приносить пользу — вещи разные.
Это верно, бывает больше вреда. Я вот отставной военный, а гнию в дыре.
Письмо, которое ты ждёшь, уже отправлено.
Глаза Арвилата сузились.
Ты уверен?
И, не дожидаясь, обратился к старшине:
Я не нахожу на нём вины. Ну, что он натворил? Телевизор разбил? Так я и сам, бывает, экран заплюю. Не знаешь, чего там больше — мерзости или глупости.
Сделав несколько шагов, Арвилат потёр виски.
А от лавочников откупиться всё же придётся. Монастырь средств не выделит? Он же их, по всему видно.
Так нас под стражей вернули в Лавру.
Показания даёт бывший окружной прокурор Фера понт Арвилат (по телефону):
Накануне мне исполнилось пятьдесят, мы крепко выпили, так что я чувствовал себя совершенно разбитым. К тому же я готовился к переводу в Москву и сдавал дела. Но старшина настоял, чтобы я принял задержанного. Не секрет, что в наше время монастыри ломятся от людей, которым нужен не Бог, а психиатр. Все эти несостоявшиеся жёны, истерички-матери, неудавшиеся бизнесмены, спивающиеся художники, смиренницы в платках, кликуши, все шипят, грызутся, осуждают. Любую идею испоганят, из всего сделают моду! И я подумал, что он один из них. Но едва увидев его, определил — мухи не обидит! В его лице было что- то подкупающее, по-детски наивное, и вместе с тем оно светилось мудростью, приходящей с возрастом. Он призывал относиться к жизни, как к величайшему дару, а вы знаете, какие теперь времена — высокое приземляют, осмеивают.
Следователь:
И вы так сразу его раскусили?
Я старый служака, а моя работа развивает проницательность. Проформой я задавал обычные вопросы, а он мне: «Трудно тебе, Арвилат, душно без истины!» «Что есть истина?» — вздохнул я. И увидел в его глазах отклик, точно пароль предъявил.
С этого момента я стал искать пути к его освобождению. Всё портило заявление от банкиров. Голова раскалывалась, и пока я лихорадочно соображал, как ему помочь, у меня крутилась странная фраза:
